Высохшее сердце - Абдулразак Гурна
4. Дом ОАЕ
Я переехал в комнату на Гвинеа-лейн в Камберуэлле — в домике, где снимали жилье еще трое, все африканцы. Это было очень далеко от посольского дома в Холланд-Парке и в прямом смысле, и по уровню комфорта, и во многих других отношениях. По Камберуэлл-роуд с ревом лились нескончаемые потоки машин, а в нескольких минутах ходьбы от нас начинался трущобный хаос и замусоренные тротуары Пекем-роуд. Я узнал об этом доме от Махмуда, а он — от своего двоюродного брата, который там жил. Хозяин, мистер Мгени, жил рядом. Камберуэлл находился в той части Лондона, куда я раньше не заглядывал, и Саутуорк[35] представлялся мне скопищем темных домов, закопченных снаружи и заляпанных высохшими человеческими выделениями изнутри. Наверное, я где-то это вычитал, но мне чудилось, что люди испокон веков ведут здесь жалкое и мучительное существование. Я и вообще редко бывал на юге от реки: как-то раз съездил с Махмудом на метро на Брикстонский рынок, провел полдня с друзьями в Гринвиче, участвовал в музейной экскурсии, организованной нашим преподавателем в рамках курса по изучению свободных наук и искусств. Музей был довольно скромный, и в основном его экспозицию составляли текстильные изделия из бедных и захудалых уголков мира, так что по крайней мере одной из целей мероприятия было познакомить нас с этническим искусством, чтобы мы научились не презирать плоды неуклюжих усилий отсталых народов. Примерно с таким исследовательским интересом я отправился смотреть комнату.
Мистер Мгени оказался опрятным симпатичным человеком за шестьдесят с добродушной улыбкой, тщательно выверенными интонациями и жизнерадостной повадкой. Он был невысок и худощав, с седоватыми усами и короткой густой шевелюрой, и в его движениях сквозила нарочитая бодрость, как будто он все время себя подстегивал. Ходил он немного враскачку — руки в карманах курточки, все тело подергивается, словно в такт ритмичной музыке, слышной ему одному. Мне подумалось, что он похож на учителя, но еще я уловил в его живом взгляде что-то колючее и какую-то мудрую утомленность. Он понравился мне мгновенно, и при нашем дальнейшем знакомстве эта симпатия стала гораздо сильнее. Когда мы встретились, он внимательно посмотрел на меня и, услышав мое приветствие на суахили, расплылся в широчайшей улыбке.
— Ага, так я и думал, — сообщил он. — Джамаа, мсуахили мвензангу[36]. Как только увидел тебя, сразу понял. Мсуахили уйу[37] — вот что я себе сказал. Мы земляки.
Я догадался об этом еще по его фамилии, и первый же взгляд на него подтвердил эту догадку. Мистер Мгени спросил, откуда я родом, и объяснил, что сам он из кенийского Малинди. Он уехал оттуда столько лет назад, что уже почти ничего о нем не помнил. Нет, не так: он просто не был уверен, что там до сих пор все выглядит таким, каким ему помнится. Был я когда-нибудь в Малинди? Сейчас город, наверное, очень изменился, если судить по рекламе всех этих пакетных туров, которая отовсюду лезет в глаза. Трудно представить, чтобы в тот прежний, известный ему Малинди валом валили туристы. Видел я эти проспекты? Небось все построено на грязные бандитские деньги — отмывают доходы, или как это у них называется. Отели в этих проспектах прямо-таки сказочной красоты. Ясное дело, туристы туда и не поехали бы, если б не могли там жить во дворцах, как привыкли здесь у себя. Ну что, показать комнату? Имей в виду, это жилье холостяцкое: отделано кое-как, и мебель дешевая, в самый раз для голодранца вроде тебя. Плата за неделю вперед и рукопожатие — больше ему ничего не требуется. Конечно, комната моя, если она меня устраивает. Маловата, зато пустая — заходи да живи.
Вернувшись из Камберуэлла, я сказал тете Аше, что покину их завтра утром. Возможно, мое заявление прозвучало неучтиво и оскорбительно, но задумано оно было как маленькая демонстрация независимости. Все мое имущество по-прежнему легко умещалось в дешевый картонный чемодан, с которым я сюда приехал. Встав пораньше, я умылся, оделся и сел на кровать ждать, когда проснутся остальные. Я обвел взглядом комнату, где прожил два года, и содрогнулся. Было солнечное воскресное утро, и никто не спешил подниматься с постели, потому что вчера вечером, когда я делал вид, что собираю вещи у себя наверху, все они допоздна смотрели мюзикл «Аладдин», игнорируя меня и отказываясь превращать мой бесславный уход в торжественные проводы. Но покидать дом в этой брюзгливой тишине вдруг показалось мне грустным. Услышав, что все наконец встали, я спустился вниз попрощаться. Расцеловал Кэди в обе щеки и дождался, пока она поцелует меня в ответ. Обменялся рукопожатием с Эдди: ему было уже десять, и к поцелуям он относился прохладно. Потом я поблагодарил тетю Ашу и поцеловал ей руку. Она игриво шлепнула меня по плечу и сказала, что она не бабушка, чтобы ей целовали руку взрослые мужчины. Затем внезапно потянулась ко мне и обняла. «Береги себя и не пропадай», — шепнула она. Не знаю, что имелось в виду.
Чтобы попрощаться с дядей Амиром, мне пришлось зайти к нему в кабинет. Когда я открыл рот, дядя поднял руку, призывая меня к молчанию. В этом высокомерном жесте читалось нежелание слышать, как я молю о прощении. Дядино лицо было мрачным, но уже потеряло способность угрожать и устрашать, которой оно обладало, когда я жил здесь. Мы пожали друг другу руки, а потом дядя Амир переложил из левой руки в правую несколько банкнот и протянул их мне на ладони, предлагая взять. Я оторопел от этой снисходительности, затем покачал головой и пробормотал что-то вежливое. «Не дури», — сказал дядя Амир и сунул деньги в мой нагрудный карман.
Идя на автобусную остановку с чемоданом и рюкзаком за плечами, я чувствовал себя как герой в конце
