Господин Моцарт пробуждается - Ева Баронски
Наконец однажды утром — Вольфгангу показалось, что он уснул только что — его разбудило долгожданное звяканье ключей.
— Петр, вот радость-то! Любезный друг пшеячель! Вернулся цел и невредим, вот и слава Богу! Надеюсь, путешествие было не слишком утомительным?
Скрипач устало рухнул в кресло.
— Двадцать часов дорога, пятеро в одном «гольфе». Треба кофе!
Петр встал, пустил воду в чайник и взял кофейную банку — пуста. Он что-то пробурчал, открыл холодильник и достал последнюю, уже уполовиненную консервную банку с фасолевым супом. Он медленно обернулся и смерил Вольфганга таким взглядом, словно разглядывал экзотического зверя.
— И то есть все, что осталось?
Вольфганг растянул губы в улыбке:
— Бобы да чечевица, с них хорошо пердится!
— Даже кофе нема. Почему не купил?!
— Ах, любезный Петр, милый друг. Обстоятельства мои таковы, что я оказался вынужден обходиться насущным, с нетерпением ожидая лишь твоего возвращения.
— Что ты сказал?
Вольфганг глядел на непонимающую физиономию Петра, и его охватило теплое чувство. Еще бы, поляк только что вернулся с родины, где целыми днями говорил на родном языке и, очевидно, не был наделен даром резко переходить с одного наречия на другое.
— Пойми, Петр, ведь из ничего ничего и не выйдет, правда? А мне пришлось потратиться на платье, ну и остальные необходимые расходы, — сказать кратко — поиздержался.
— Но было триста евро, твоя оплата! И ангажемент в ресторане, у итальянца. Цо ж ты зробил?
— Ах, Петр, разве ты не говорил сам, что макаронник наш — негодяй, в музыке он не смыслит и вообще никуда не годится? Зачем возиться с таким, считая себя порядочным человеком? Не стоит той малости, какую получишь там в виде жалованья.
— Лучше синица в руке, чем канарейка на крыше, говорю тебе.
— Ни в коем случае! Скоро в моем владении будет полная клетка певчих птиц! Тра-ляляля, тра-ля-ля да-рам дам дам — да-рам, да-рам, да-рам дам дам… ты, верно, счастлив будешь услышать, что мне улыбнулась фортуна и я нашел место, а кроме того…
— Нашел место?
— Именно так, и это ровно тот же трактир, темно-синий, куда ты водил меня давеча!
— Blue Notes, джаз-кафешка? Господи помилуй, Вольфганг!
— Превосходное место, нужно просто сыграть несколько пиес с вариациями, по настроению, как прикажет фантазия, это же не работа, а выгодное увеселение! И пива сколько захочешь. Притом моей игре весьма рады, меня там ценят. Пойдем как-нибудь со мной, Петр, милый друг, это такое удовольствие, тебе будет по вкусу.
— Я уж говорил, джаз не играю.
Вольфганг встал, вприпрыжку подбежал к столу, перелистал записи последних дней.
— Потерпи, дружище, там всё позволяют, и я уже скомпонировал для тебя немало, — он с сияющей миной протянул Петру то, что записал после выступления в синем трактире. Несколько смелых фантазий, в которых использовалась талантливая манера Петра исполнять медленные партии и было незаметно, что скрипач не обладает настоящей свободой игры.
— Сколько у них оплата?
— О, Петр, дружище, что нам беспокоиться о постылых деньгах, если можно радоваться настоящей музыке! Musique. Пойдем купим кофе и отпразднуем твое возвращение.
Петр покачал головой и отдал ему ноты, из них выскользнул листок и спланировал на пол. Записочка Либермана! Вольфганг быстро наклонился и сунул ее обратно к бумагам.
— А еще, друг мой, недавно я имел счастие узнать одного весьма галантного господина. У него свой музыкальный магазин, и он настоящий знаток музыки, к тому же истинный друг, и по этой причине у меня теперь сразу две ученицы — он дал мне рекомендации.
Искоса Вольфганг внимательно следил за реакцией Петра.
— Так он поддержал меня, Либерман-меломан, и верно собирается хлопотать за меня еще.
— Уроки на фортепиано, м-м. Треба найти другую работу, Вольфганг, это же стыдно. Лучший, найлепший пианист, какого я знаю, — Петр опять покачал головой, на этот раз очень недовольно, — ну ладно, по крайней мере, положил начало, пока не поймал свою канарейку.
Петр настоял на том, чтобы Вольфганг сходил с ним к отвергнутому было итальяшке и объяснил, что работу пропустил по болезни. Они прошлись по всем кафе и ресторанам, в которых у Петра раньше были ангажементы, но и после этого у них оказались заполнены далеко не все вечера ближайших недель. Сверх того, к полному разочарованию Вольфганга, Петр не разделил его восторга от новенького костюма.
— Говорил уж тебе. По Рождестве с работой труднее. Зачем тратил деньги на дурацкий костюм, когда нема ангажементов?
— Едва ли кому случится достать их, не оказывая ни малейшей заботы внешнему виду. Притом была выгодная оказия!
Петр поморщился.
— Выглядишь как старший официант. Музыкант — так почему не купил черный костюм? Хоть бы серый.
— Но их и так носит всякий, — возразил Вольфганг и погладил приятную материю.
— Ты и есть всякий, такой же, как все! Пойдешь обменяешь мне этот ужас.
Тем не менее, Вольфганг, надув губы, настоял на своем ярком одеянии, и, как вынужден был признать потом Петр, обеспечил тем самым внимание публики: при раздаче чаевых его никогда не обходили, несмотря на маленький рост. И все равно, денег хватало в обрез и только на самое необходимое; от Вольфганга не скрылось, что Петр недовольно следит за его расходами. Гонорар в Blue Notes оказался скуднее, чем ожидал Вольфганг, — правда, он мог бесплатно ходить туда каждый вечер, и Черни с удовольствием подливал ему пива, не забывая и о еде, и Вольфганг вдоволь ходил туда, когда не было других обязанностей. Там ему было хорошо. Постоянный гул голосов и музыка как нельзя лучше подходили для сочинительства, рояль вполне приличный, и нередко случалось, что поздно ночью, когда последние гуляки уже собирались домой, Вольфганг садился за инструмент и забывал о времени, до тех пор, пока в баре не оставался один только Черни. Бармен был из тех слушателей, что внимают музыке безраздельно и тем воодушевляют музыканта еще больше.
С помощью Петра он освоился ездить по подземной дороге, так что ужас от гигантских скоростных змеев постепенно прошел, и однажды вечером, направляясь в Blue Notes внутри одного из них, он так увлекся прослушанным адажио Шуберта, что проехал свою остановку. На улице
