Господин Моцарт пробуждается - Ева Баронски
Гернот пролистал исписанные страницы у себя на коленях, начал читать, водя пальцем по строчкам. И в самом деле. Нотные линии нарисованы карандашом, в начале строчки — тонкие, на концах — пошире. По ним писали шариковой ручкой, головки восьмушек и шестнадцатых немного смазались. Гернот улыбнулся и покачал головой, разглядывая подпись, до удивления похожую на настоящую, устроился в кресле под торшером и углубился в ноты, окунулся в музыку, весь обратился в слух, впитывая сочинение, написанное почти в барочной манере, но звучавшее тем не менее так смело и виртуозно, что снова накатила тоска. Нет, это не зависть, просто разочарование. Он чувствовал, что именно такие произведения — которых, слава Богу, не могло быть много — рано или поздно заставят его вернуться в Каринтию, в отцовский бар, где он будет разливать вино и шнапс, а субботними вечерами слушать, как игрой на цимбалах развлекают туристов.
Кто-то выдернул его из раздумий.
— Есть не будешь?
Гернот поднял глаза. Поправил очки, подровнял ноты и последовал за пригласившим его в кухню, где все стояли вокруг стола и черпали из кофейных чашек и пиалок густую похлебку. Вдруг парень по соседству, которого звали Энно, дотронулся до листов:
— Ну как, что там наш Моцарт насочинял?
Гернот пожал плечами.
— Полную белиберду. Скорее всего, и правда псих, бессмысленные писульки.
— Ясно. А жаль, — Энно зачерпнул еще супу, — кстати, вкусно!
Гернот вынул из стопки одну страницу.
— У него правда не все дома, смотри, он и подписался, как Моцарт.
Он взял со стола открытую бутылку вина и поискал бокал.
— Ты не против, если я возьму их себе, у меня на семинаре народ со смеху покатится, когда увидит!
— Да бери на здоровье, раз все равно ерунда.
Гернот аккуратно положил свернутые листочки во внутренний карман. Потом наконец отыскался бокал.
Вольфганг нескоро добрался до дому, ноги у него гудели от долгих плутаний. Но утомительной была не долгая дорога сама по себе, а твердый камень на мостовых: в отличие от глинистых дорожек прежних времен, он жестко отдавался при каждом шаге. Несколько станций подземной дороги он пропустил, все время откладывая вход до следующей и проходя мимо, хотя Петр заботливо купил ему многоразовый билет и объяснил, что им нужно прилежно пользоваться. «А то не окупится». Но страх Вольфганга заблудиться в лабиринте туннелей и выйти на другом конце города был сильнее усталости.
Он долго рассматривал карточку Либермана. Почему хозяин музыкального магазина, если уж он предлагал репетиторство, написал ему не адреса, а цифры, — осталось загадкой. Вольфганг поразмыслил, что они могли бы означать, и на другой день спросил Пекареву жену, умеет ли она узнавать адрес по строчке цифр, но та напустила на себя строгий вид и пробурчала что-то о защите информации. В океане непонятных слов, бушевавшем вокруг, прибавилось еще одно.
Только очутившись перед домом, он хлопнул себя по лбу: и как это сразу не догадался! Либерман зашифровал адреса, Вольфганг и сам частенько делал так в переписке. На лестнице он прибавил шагу, чтобы скорее засесть за решение, вооружившись алфавитом и картой города. Но чего он только не делал с цифрами — менял их местами, возводил в степень, умножал, складывал, делил, — ничего путного не выходило. Ломая голову, он убрал со стола карту. Может быть, это был музыкальный ребус, загадка, испытание, выдуманное Либерманом? Действительно, вторая строчка цифр, стоило принять их за ступени ми-бемоль мажора, давала чудесную печальную мелодию. Имя, стоявшее перед цифрами, он с любопытством расшифровал так же, как они часто проделывали это вместе с папа: из букв сделал цифры, из цифр — звуки и прибавил получившуюся последовательность в виде контрапункта. Великолепно! Хитрец этот Либерман. Вольфганг с увлечением продолжал сочинять, и тут оказалось, что он написал уже половину удивительно красивой сонаты для фортепиано. Он заканчивал третью часть, за окнами темнело, и приходилось щуриться, чтобы разглядеть нотные линии. Наконец он решительно поднялся и пошел было за свечой, но вдруг застыл, опустив руки, неподвижно застыв в чужой комнате, в чужом времени, еще чувствуя под коленями стул. Потом опомнился, подошел к двери и нажал на выключатель люстры, мгновенно залившей комнату ярким светом, как днем.
Тяжело вздохнув, Вольфганг вернулся на свое место и всмотрелся в мелодию баса, которая благодаря контрапункту из цифр Либермана приобрела необычный, почти нахальный оттенок. Он довольно потянулся. Разумеется, теперь он полночи просидит над первой строчкой либермановских цифр и не удивится, если и там окажется скрыто такое же чудо.
На следующий день он снова ворвался в высокую стеклянную дверь с золотой надписью. В музыкальном раю Либермана никого не было, только из кабинета доносился чей-то голос. Поэтому Вольфганг уселся за прекрасный «Бёзендорфер» и тихонько заиграл тему из цифр, добавив затем второй голос. Но вместо сонаты, сочиненной накануне, он решил сыграть фугу, дошел до пяти голосов и в конце смело ввел тему из первой строчки цифр Либермана, как раз в тот момент, когда рядом с ним оказался пожилой господин с тростью.
— Господин Мустерман! — Либерман прислонил трость к креслу и тихонько аплодировал. — Это великолепно.
— Правда, вы тоже так полагаете? — Вольфганг обернулся к нему с заговорщицкой улыбкой. — Вдвоем мы кой-чего стоим!
Он снял руки с клавиатуры, встал и поздоровался с Либерманом.
— Что ж, ежели ребус к вашему удовольствию разгадан, смею ли я надеяться получить адреса?
Либерман смотрел на него, не понимая.
— Ребус? И адреса? Это вы говорите ребусами, друг мой.
Вольфганг на всякий случай немного растянул губы в улыбке и тщетно пытался разглядеть признаки смеха в лице Либермана. Интересно, сколько ему лет? Волосы совершенно седые, наверняка далеко за семьдесят. Стоит ли удивляться, что он забыл то, что сам придумал вчера? Вольфганг вынул из кармана карточку с цифрами, развернул ее и с заботливой улыбкой поднес Либерману к очкам. — Посмотрите, любезный господин Либерман, вы, разумеется, припоминаете, это те ученицы, коих вы предложили мне репетировать?
Либерман взял листочек, взглянул на него, потом на Вольфганга.
— Вы что же, так и не позвонили?
Позвонили. Вольфганг порылся в памяти в поисках этого слова, но не обнаружил ничего, что бы здесь пригодилось. Позвонили. Кажется, Петр использовал однажды это слово? Под черепом, как в неубранном шкафу, кувыркались мысли, слова и звуки.
— Ну-с, видите ли… — он не решался поднять глаза на Либермана, а вместо этого уставился на клавиатуру и водил пальцем между фа-диезом и соль-диезом, — позвонили, как вам сказать…
— О Господи, уж эти
