Господин Моцарт пробуждается - Ева Баронски
— Ну а сколько вы бы хотели вложить? — Голос продавца был до того бесцветен, словно он одновременно с разговором читал газету.
— Нынче и сей момент — ничего, кроме своей игры. При том что здесь, — Вольфганг сунул руки в карманы штанов и вывернул их наизнанку, — нужда такая, что черт муху слопает, как может убедиться сам почтеннейший юный Либерман! — Из карманов выпали мятые бумажки, билет на метро и мармеладные мишки с налипшим мусором — зеленый и белый. Вольфганг все подобрал, обтер руки о штаны и, опускаясь на табурет, прошелся по клавиатуре. Этот рояль был превосходен, но первый, с его мягким, чарующе женским звуком понравился ему больше.
— Простите, но эти дорогие инструменты высшего качества — только для наших клиентов.
— Здравствуйте, господин Либерман! — зазвенел пронзительный женский голос у входа, отозвавшись у Вольфганга в груди и вызвав у него плутовскую улыбку.
— Уважаемый господин, — зашипел вполголоса Ю. Либерман мл., — я бы попросил вас…
Вольфганг встал и отошел от «Стейнвея», пятясь и мелко кланяясь, на манер камердинера. Он еще раз склонился, проходя мимо покупательницы в мехах, и, довольно воркуя, уселся за первый рояль. Резкие бабьи крики всегда шли на пользу музыкальному воображению! Вот он уже на середине пенистого каприччио, перебивающего разговор Либермана, — и Вольфганг прибавил снизу сердитый бас. Смело перевел хитрую тему из до-диез минора в ля-бемоль мажор, и тут до него донеслись взволнованные голоса.
— …не репетиционный зал для пианистов без гроша! Завтра у меня таких будет трое, и настройщика можно будет вызывать через день.
— Таких у тебя больше не будет. Таких больше нет. Он никому не мешает, наоборот, он мне нравится.
— Тогда пригласи его к себе домой, а здесь подобным субъектам не место, — и Ю. Либерман-младший решительно вышел из магазина, бросив по пути озлобленный взгляд в сторону рояля. Вольфганг удивленно смотрел ему вслед.
Рядом кто-то тихо дышал.
— Он не всерьез сердился на вас; единственный человек, который его раздражает, — это я.
К Вольфгангу с улыбкой подошел господин с тростью и протянул ему руку.
— Либерман. Старший. Пожалуйста, продолжайте.
То ли трость, то ли его рука, словно обтянутая хорошо выделанной, поношенной кожей — что-то в Либермане напомнило Вольфгангу старомодное радушие, одну сонату — когда бишь он сочинил ее? Либерману он ответил улыбкой и погрузился в тему того анданте.
— Браво, — тихо, но категорично сказал старик, когда Вольфганг закончил, — великолепно. Я тоже люблю Моцарта.
— Значит, вы узнали сонату? — Вольфгангу стало тепло, как будто рядом с ним кто-то развел огонь.
— Разумеется. — Либерман задумчиво обходил рояль, проводя по нему свободной рукой. — Ему полезно, чтобы с ним обращались как следует. А вы сейчас на каком инструменте играете?
— Ох, на подоконниках, на столешницах… на чем придется.
Старик не смог сдержать улыбку, но тут же поднял на Вольфганга строгий взгляд.
— Серьезно? То есть, надо понимать, у вас нет сейчас собственного инструмента?
Вольфганг покачал головой.
— Значит, вы живете не музыкальным трудом? Пожалуй, это удивительно.
— О, разумеется, только музыкой я и живу, она течет во мне, как кровь в жилах! — Вольфганг опустил руки на клавиши и изобразил сердцебиение в до мажоре. — Только вот брюхо она мне набивает негусто, — он сдвинул мелодию в фа минор, потом встал и поклонился. — Вольфганг Мустерман, компонист.
Либерман только буркнул в ответ.
— Ком-по-нист. Ясно, — он уселся на вертящийся табурет и отставил ногу, — поиграйте мне еще немного, господин Мустерман, сыграйте Моцарта, нет ничего прекраснее.
Вскоре он снова встал — видно было, как непросто ему это давалось — и вышел за дверь. Его довольно долго не было, хотя Вольфганг чувствовал его присутствие, знал, что все внимание старика направлено на него и что от того не ускользнет ни одно шутливое отклонение от нот, записанных несколько сотен лет назад.
— К сожалению, сейчас это все, что я могу для вас сделать, — Либерман вернулся и протянул Вольфгангу листок бумаги, он был тверже, чем те, что он покупал теперь всюду, и не такой белый. На нем были выведены два имени и рядом с каждым — по длинному числу. — Вы могли бы давать там уроки. Сошлитесь на меня.
Вольфганг послюнил палец и провел им по синей надписи. И правда, это были самые настоящие, прекрасные чернила. Он благодарно улыбнулся, вежливо поклонился и сунул карточку в карман, к мармеладным мишкам.
* * *
— А вот и добавка! — Йост захлопнул дверь задом и пронес ящик пива в комнату Энно.
— Держите. Что бы вы без меня делали. И даже холодное!
Оглядевшись, он заметил в компании новые лица, в том числе — какого-то парня в очках, похожего в них на крота.
— Это коллега Ге́рнот, знакомый Тома.
— Привет, — Йост сгреб одежду Энно и развалился в кресле. — Вы с Томом вместе работаете?
— Нет, я из консерватории. Учусь на последнем курсе, весной уже диплом.
— Музыкант, это ж надо. Типа того? — не выпуская из рук бутылки, Йост изобразил, будто играет на скрипке.
— Нет, я пианист, но учусь на дирижерском. А диплом у меня композиторский.
— Комп… — Йост так и прыснул, моросящим дождиком разбрызгивая пиво вокруг. — Энно! Слыхал? Ком-по-нист!
Энно, сидевший на кровати в обнимку с белокурой красавицей, поднял взгляд.
— Тогда ему не наливать.
Гернот напряженно поежился.
— Шутка, — Энно наклонился и протянул ему открытую бутылку пива, немного запотевшую, — просто у нас тут недавно был один тип, он себя называл «ком-по-нист». Так он так надрался, мы честно боялись, что коньки отбросит. Уложили его, а потом он проспался и до вечера писал ноты. Целую стопку исписал. Откуда он взялся, ума не приложу.
— Из Штейнхофа[22], откуда ж еще, — перебил Йост, — сперва нес какую-то чушь, а потом заявил, что он Моцарт. Тот еще фрукт.
— Тогда это первый из Моцартов, воскресших за год, который вообще умеет рисовать ноты, — крот теперь застенчиво улыбался из-под очков. — Это хотя бы стильно.
— Ну, неизвестно еще, что он там нацарапал.
— Вот он нам как раз и объяснит, — Энно кивнул на Гернота и пошел рыться на книжных полках.
— Ты что, не выбросил его каракули? — Йост покрутил пальцем у виска. — Ну ты фанат!
Энно вытащил со стеллажа стопку белых листов, подул на них, так что пыль взвилась в столбе света вокруг торшера, потом пнул какой-то черный комок, запулив его под стеллаж. Наконец он передал листы Герноту.
— Привет от твоего коллеги Моцарта. Пойду посмотрю, как там на плите, — он протянул руку блондинке, приглашая ее
