Сны деревни Динчжуан - Янь Лянькэ
Дед пошел дальше и услышал монотонный грохот станков, он надвигался, словно раскаты грома в сезон пробуждения насекомых[19]. Вытянув шею, дед шагал по бетонной дороге вдоль бархана и наконец увидел вдали два больших цеха, а в них целый рой плотников, резчиков и лакировщиков. Плотники снимали со станков доски и сколачивали из них гробы, резчики украшали торцы иероглифами. Лакировщики выносили готовые гробы с резьбой из цеха на улицу, ставили на опору и красили черным лаком, вооружившись кисточками и распылителями. Когда лак высыхал, специальный работник покрывал иероглифы на торцах позолотой. А другой работник проставлял на готовых гробах цифры I, II и II – в зависимости от категории.
В цеху гробовой фабрики работа была поставлена на поток, и плотники с лакировщиками не успевали пот со лба утереть, так что на деда никто внимания не обратил, коротко глянули на него и снова принялись за дело. Дед миновал первый цех и вышел ко второму, по дороге ему встретился тот самый работник, мужчина средних лет, который проставлял на гробах цифры, дед спросил его: неужели и гробы делятся на категории?
Так и мука ведь бывает погрубее, а бывает потоньше.
Сказал так и поспешил дальше. Дед застыл на месте, а опомнившись, направился во второй цех, сооруженный из обшитых досками стальных рам, и только тут увидел, что гробы во втором цеху отличаются от тех, что выстроились снаружи, как небо отличается от земли. Оглядев дюжину готовых гробов, дед понял, что в трех из них доски тунговые, толщиной в четыре цуня, а в двух – кедровые, толщиной в четыре с половиной цуня. Кедровому гробу под землей ни черви не страшны, ни сырость, лучше дерева на всей равнине не сыщешь. А иероглифы в изголовьях этих искусных гробов были отделаны ажурной резьбой с драконами и фениксами, и стенки гроба тоже украшала резьба: с одной стороны мастер изобразил сцену вознесения души на небеса, с другой – как небожители встречают душу в раю. Резьба была ярко расписана и щедро присыпана позолотой, так что гроб походил на цветник в императорском дворце. Следующий гроб был еще больше, он стоял на двух скамейках, и над ним трудились целых четыре резчика, по одному с каждой стороны, они вырезали сцены вознесения души на небеса, сцены встречи с богами и небожителями, вырезали небесные сады и райские кущи. А лакировщики расписывали сады и кущи золотом и серебром, чтобы во всем мире не было гроба богаче и роскошней. Еще один резчик прислонил крышку гроба к стене и вырезал на ней праздничное застолье, детей, внуков и правнуков усопшего, а рядом сцену славного возвращения в родные края. И старики, и женщины, и дети сидели за праздничным столом будто живые. А танцовщицы из свиты успошего были так прелестны, что словами не описать, точь-в-точь как наложницы, населявшие в старину танский дворец[20]. Резчики трудились так истово, так усердно, будто готовили гроб для выставки, а не для похорон. Обомлевший дед подошел поближе и увидел, что этот огромный гроб целиком сработан из кипариса, а каждая его стенка срублена из цельной доски, без единого сочленения. Дед застыл перед кипарисовым гробом и не дыша смотрел, как мастер вырезает небесные сады и райские кущи, золотых драконов и серебряных фениксов, шумные воды и высокие горы, села и деревни, поля и хребты. А на другой стенке, где была вырезана сцена пира в райском саду, дед заметил даже сигареты «Дачжунхуа», и водку «Маотай», и цыплят по-кайфэнски[21], и блюда с рыбой из Хуанхэ. А еще в том райском саду были костяшки мацзяна[22], игральные карты, прислужницы и служки, чтобы растирать пирующим спины и обмахивать их опахалами, точь-в-точь как в танском дворце. А самое удивительное, что в райском саду имелся телевизор, и холодильник, и стиральная машина, и разные другие приборы и механизмы, которых дед и в жизни не видывал. Мало того, рядом с приборами был вырезан старинный терем, крышу его украшала полукруглая черепица, а над воротами висела вывеска: «Народный банк Китая». Мастера трудились так самозабвенно, словно ваяют статую Будды, лица их покрывал мелкий пот, а глаза от ежедневной работы едва не выкатывались из глазниц. Резцы у всех отличались, у одного лезвие было плоское, у другого изогнутое, а у третьего скошенное, словно нож для мозолей. Белоснежно-золотистая стружка летела из-под резцов, толстым слоем укрывая землю, и казалось, будто пол в цеху застелен луговыми травами, засыпан рисом. Дурманящий запах кипарисового масла поднимался от стружки и досок, клубился в воздухе и уплывал в открытую дверь. Дед не понимал, для кого готовят такой богатый гроб, кому из больных лихоманкой выпало счастье быть погребенным с такими почестями, и попытался заговорить с одним из мастеров, пока тот отошел наточить резец, похвалил: до чего же хороший гроб!
Резчик оглянулся к деду и сказал: гроб-дракон, императорский.
Вот он какой, императорский гроб. Дед мотнул головой назад и спросил: а те кедровые, на которых вырезано вознесение души и встреча в раю, это что за гробы?
Это гробы-цилини[23], отвечал резчик.
А тунговые гробы с резьбой на торцах?
Это цари зверей.
Дед понимающе промычал и спросил: кому же вы готовите этот императорский гроб?
Резчику надоели расспросы и он молча уставился на деда, давая понять, что такие вопросы задавать не следует. И дед остался один. Когда он вышел из цеха, где мастерили императорский гроб, солнце уже спустилось с середины неба и спряталось за барханами. И в налитом теплом зимнем дне засквозил прохладный ветер. Гробы первой, второй и третьей категорий, расставленные на складской площадке, теперь напоминали уже не озеро, а боевой строй. И дед увидел, что среди этого строя расхаживает какой-то человек, машет руками – наверное, гробы выбирает.
А рядом с лакированным строем дед увидел большой грузовик с гробами, их там было столько, что издалека казалось, будто в кузове не гробы, а черная гора. У подножия той горы стоял такелажник и аккуратно укладывал отобранные гробы на вершину. Чтобы они не поцарапались и не побились, человек внизу, командовавший погрузкой, велел такелажнику проложить каждый гроб соломенными циновками. Этот командир был одет в синее пальто с рыжим меховым воротником, поднятым до самых щек, говорил он зычно и резко, то
