Его запах после дождя - Седрик Сапен-Дефур
Случилось так, что нам теперь приходится гораздо чаще посещать ветеринарную клинику. Я бы даже сказал, что ее приходится посещать даже слишком часто, учитывая нашу любовь к спокойной жизни, но, похоже, за безмятежное счастье полагается взымать плату, посылая кусты терновника.
Теперь наши визиты в клинику – сплошное беспокойство. Идея умиротворяющего общения с ветеринаром, какая была у меня до сих пор, окончательно меня покинула. Что же скажет мне доктор на этот раз? Вот что меня волнует.
Убак, главная наша тревога, теперь не отвлекается; даже сидящие вокруг зверушки ему больше не интересны, он при нас как приклеенный, вжался в ноги Матильды, потом в мои, чуть не отодвинув нас со стульями; вжимаясь, он как будто хочет в них спрятаться. Я не стараюсь его окликнуть, тем более успокоить. Подрагивающим телом, памятью в лихорадке он умоляет нас уйти отсюда как можно скорее и вернуться к спокойной жизни. Страх в кубе, его и наш. Как бы мне хотелось быть здесь для вакцинации! Беспечные посещения клиники были у нас совсем недавно, они были вчера, а сегодня мы уже хотели бы вернуться в это прошлое – когда жизнь короткая, быстро вспоминаешь, как губительно время. О каждом малейшем нарушении мы докладываем эксперту, только они и бросаются нам в глаза – никаких успокоительных мурлыканий, возможные опасности вышли теперь для нас на передний план, и оправдавшаяся тревога дает пищу для следующих. Теперь ни один ветеринар не говорит нам, что Убак растет, теперь нам говорят: Убак стареет. По счастью, жизнь – как река, она переменчива, страхи страхами, но бывают времена, когда все идет на улучшение, когда даже кажется, что бояться нечего, и ты забываешь о страхах. По счастью, кроме растерянности и отчаяния, которые стараешься скрыть, есть спокойные радости, особенно ценимые, потому что теперь-то ты с особой остротой понимаешь, насколько они преходящи.
А бывает, лодка с треском врезается в непредвиденное препятствие. В одно мгновенье все рушится и может быть унесено течением. Убак – вот он, лежит на террасе в Шатле. Сейчас около восьми утра. Обычно утренние встречи – это всплеск восторга, по ночам собачье сердце крепко спит. Я усаживаюсь на пороге, но Убака не пускает ко мне его мохнатая телесность. Он рвется ко мне всей душой, но тело лежит неподвижно. Я бросаюсь к нему и уже понимаю, что произошло что-то страшное, я зову Матильду. Я слегка притрагиваюсь к его боку, он рычит. Глаза Убака говорят, что сам он ничего не понимает и что теперь помочь можем только мы. Я стараюсь не показать ему, насколько напуган; беру его на руки, стараясь изо всех сил не причинить ему лишней боли. Мы поднимаемся на двадцать шесть ступенек к машине, и я почти не чувствую тяжести Убака. Форс-мажор вскрывает в нас новый источник сил. Последняя деревянная ступенька подгнила и под ногой прогнулась, я едва не уронил своего пса. Ехать нужно было очень быстро, но желательно без тряски, и по дороге вызвать дежурного ветеринара, потому что день был субботний. В клинике спокойствие доктора Вики на этот раз на нас не подействовало. Рентген и УЗИ брюшной полости выявили неведомо откуда взявшиеся беды: разрыв селезенки, перитонит, начинающийся сепсис, неминуемая смерть. На этот раз счет шел на минуты. Помощница ветеринара прибежала очень быстро. Хирург влетел в операционную, как молния. «Вам позвонят во второй половине дня». А мы, пришибленные и жутко одинокие, притулились в углу приемной. Мы ведь с ним и не попрощались как следует…
Мы увидели Убака только через два дня. В клетке. Он был похож на раненого на войне – половина туловища обрита, шов от сих до сих, и чуть ли не сто зажимов. Мы встретились будто в первый раз, он жалобно застонал от радости, а я боялся, что у него разъедется живот. Я не хотел плакать, но все равно очень много плакал, когда Убак остался в больнице и я думал, что всему конец.
Слезы всегда непрошенные, оплакиваешь все мировые страдания, они сперва медлят, наполняя глаза, задерживаются где-то позади носа, а потом просто льются потоком, и все. Кто измерял величины горя? Убак слизывает мое горе с век, горькую соль любви. Нам сказали, что мы сможем забрать его через два дня. А что, если мы попросимся здесь переночевать? Мы, наивные люди, принесли ему кровяной колбасы для восстановления крови. Он поднялся с трудом, но ему уже лучше, возвращается блеск в глазах, пока еще светится только краешек облака, солнце еще не сияет вовсю, но тепло жизни уже чувствуется. А оно могло исчезнуть навсегда ранним весенним утром, точно таким же, как множество других. Мы это знаем, но всегда забываем. Если бы дома нас в это утро не было, Убак бы умер. Если бы мы проснулись на час позже, он бы умер. Если бы доктор Вики не осмотрел его, он бы умер. Чтобы оставаться в живых, нужны помощники.
Непредвиденные беды, разумеется, часто случались в праздники или в выходные, когда положена двойная оплата, но кто об этом думает? Деньги тут не имеют никакого значения, всегда найдешь, от чего отказаться, на чем сэкономить. Я с нежностью смотрю на обладателей животных, совсем не все они купаются в роскоши, но все готовы поступиться своими скромными капиталами ради собаки, кошки, осла, словом ради другого в обличье животного или птицы, отказавшись от плоского телевизора, выходных на Майорке или еще чего-то, что кому-то другому невозможно себе представить. Во время кризиса 2008 года кое-кто из умных и трезвых аналитиков предсказал, что соба-собачечки и коше-кошечки падут жертвой суровых выборов. Ничего подобного! Не деньги вышли на первое место, потому что гораздо чаще главное – это любить кого-то другого, что всегда требует затрат и при этом бесценно.
Доктор Вики спас жизнь Убаку. В другой раз дочери Убака спасет жизнь доктор Форже, «моя звездная операция» – скажет он нам потом: несколько часов он распутывал кишки, сбившиеся в плотный комок.
Ветеринары – люди высшей породы. Я говорю это не из желания подольститься к судьбе, чтобы она нас пощадила, для этого слишком поздно. Это именно так на самом деле.
Они оперируют крестообразную связку в восемь часов, опухоль кишечника в девять, помогают при родах в десять, извлекают опасного паразита в одиннадцать, занимаются глаукомой в двенадцать, а кроме этого спасают раздавленного пса с покалеченными лапами, который визжит, истекая кровью. Вторая половина дня будет похожа на все другие тем, что опять будет непохожа на первую и на завтрашний день. Ветеринары – специалисты во всех областях, причем работы делают столько, что и десять врачей справились бы с трудом, и вдобавок они имеют дело с пациентами, которые не могут сказать, где болит. Их замечательных умений требует мяукающий, лающий, воняющий, орущий, поющий хаос, который никогда их не поблагодарит. Вечером они прощаются со своими помощниками, садятся в свои машины, не большие и не черные, и не со стоянки, отведенной для профессоров-ловкачей, и возвращаются к себе домой, чаще всего в какую-нибудь деревеньку. А завтра к ним снова привезут их безъязыких пациентов и снова им придется прибавлять к своим умениям дотошное внимание и сообразительность, иначе говоря интеллект.
Случается, что мы прославляем докторов-ветеринаров как спасителей Убака или какой-то еще собаки, случается, что мы их ненавидим за их зловещие предсказания и за то, что они так редко ошибаются. Вот таким всегда сверхэмоциональным образом они вплетаются в нашу жизнь. Часто нам хочется от них услышать совсем не то, что они нам говорят. Их знание собак сталкивается с тем, что мы знаем о своей собственной. Пусть я не знаток в любых других областях, но мою-то жизнь никто не знает лучше меня! Мне случается хитрить, я говорю им не все, так я надеюсь услышать другой диагноз, и значит, обеспечить себе другую жизнь, но они очень скоро обнаруживают мои хитрости, и тогда я чувствую себя полным идиотом из-за того, что старался
