Его запах после дождя - Седрик Сапен-Дефур
Вечером этого дня мы занимались любовью, и никому это ничего не испортило.
XIII
Первые месяцы мы виделись только по выходным и на каникулах. Национальное образование мало озабочено желанием людей быть вместе. Но может, и хорошо, что оно нас так испытывает? Каникулы в наших зонах А и С – туризм располосовал на зоны всю Францию – в этом году совпали на целую неделю[50].
В Ивуаре каждый приезд Матильды на ее красном «Пежо-306» восторженно приветствовался Убаком. Жаклина и Андре, выйдя из дома, прыгали меньше, но встречали ее с такой же теплотой – уж они как никто понимали, насколько устойчивее жизнь вдвоем. Чуми являлась, почуяв новости, и испускала что-то вроде уханья, что у лабрадоров, похоже, обозначает радость. Андре называл Матильду «доченькой» и крепко обнимал – его собственная доченька, закончив школу при монастыре Святой Цецилии, навсегда исчезла из его объятий. Убак прыгал, бегал, наворачивал круги, лаял, снова встретив такое внимательное к нему существо, усаживался между нами, и руки справа и слева сразу принимались его гладить, так что жизнь втроем, пусть прерывистая, но потрясающая, потихоньку налаживалась. Несмотря на то, что Убак выглядел довольным общим ходом событий, он не забывал настаивать на своей исключительной значимости, каковая совершенно откровенно пошла на убыль, и начал справлять свои нужды в доме – чаще всего у дверей нашей спальни ранним утром. Он обнаружил изрядный вкус к копрофагии, сжевал веревки для скалолазания, процарапал до дыры гипсокартон и еще не раз проявил таким же милым образом свою ревность, напоминая нам о своем истинном месте и боясь, как бы он не лишился его навсегда. Прежде чем подписаться под контрактом верности и постоянной преданности, собака может показать в один и тот же день одному и тому же человеку, что она в восторге от его присутствия, но нисколько не огорчиться, если он немедленно исчезнет.
Наша близость была совсем юной, тела переполнены желанием, и мы поддавались ему неожиданно для самих себя в местах, которые оказались доступными для любопытства Убака. Без этих вспышек, если бы мы всегда готовились и заботились о том, чтобы отправить нашего здоровенного берна куда подальше, когда мы собирались заняться любовью, наша страсть много бы потеряла. Но весьма неожиданно, если не сказать оскорбительно, почувствовать шершавый язык особи семейства псовых у себя на ноге, когда ты пылко и самозабвенно погружен в любовь. Но такова плата за непредсказуемость и отсутствие границ и барьеров, когда все перемешивается, образуя при этом все же причудливую гармонию. И хотя лукавый доктор Сансон сообщил мне, что в стае ведущие самцы имеют право публично заниматься сексом, я все же спросил у Андре, где ключ от сарая, что стоит между гаражом и садом, чтобы время от времени быть уверенным, что Убак может изучать только брачные игры лягушек в парке.
В конце года Матильду перевели в зону В, на юг, теперь она находилась в четырех сотнях километров от нашего, так сказать, главного лагеря, но в противоположной стороне, и на нашу, совсем юную, совместную жизнь стало приходиться гораздо меньше времени. Похоже, что школьная администрация настойчиво требовала от нас с Матильдой ответа, как же мы все-таки собираемся жить дальше? Иногда в конце выходных Матильда сама не решалась попросить меня, но я чувствовал, насколько ей необходимо вернуться в свою пустыню, привезя вместе с собой Убака, словно частичку нашей совместной жизни, и немного скрасить свою рабочую неделю. Зато Убак в таких случаях не заставлял себя просить, он просто прыгал в машину Матильды – простота, с какой собаки воспринимают жизнь, – разве не лучшая помощь и лекарство? В большом сердце Убака мы теперь наравне, я и Матильда. Заднее сиденье откинуто, лобастая голова Убака упирается в плафон, он оборачивается, чтобы сказать мне, что не стоит волноваться, и они уезжают. Я машу им до тех пор, пока не теряю их из виду окончательно, они скрылись за поворотом. И тогда Андре, который деликатно исчез при нашем прощании, приоткрывает дверь: «Приглашается только Седрик». Он вертит в руках бокал с вином, объясняет мне, что такое винные слезы и что можно узнать по ним о качестве вина, а еще говорит, что оно утешает от многих бед. Сегодня воскресенье. В понедельник и вторник живешь воспоминаниями, погрузившись в то, что осталось позади, в четверг и пятницу ждешь того, что непременно должно случиться, среда – самый длинный день на свете. Убак, сказала мне Матильда по телефону, предпочитает горы, а не это море, которое делает жизнь плоской.
Наконец мы поняли, что разлука для нас непосильна, ни сантиметра расстояния – вот к чему мы оба стремимся.
Счастье, оно очень хитро устроено, оно требует от тех, кто его выбрал, пожертвовать всем, что не кормит его напрямую. Первой возможной жертвой, о какой мы подумали, была карьера: мы сможем найти в этой жизни что-то гораздо более интересное, чем подъем по служебной лестнице. Матильда взбунтовалась против устройства, которое всеми своими сложностями мешает нашему однозначному и непреложному счастью. Она собрала чемодан и переехала ко мне, отказавшись от клеток распланированной жизни. Мы были в том возрасте, когда веришь, что способен скроить жизнь по своему лекалу, и она тебе поддастся и послушается, и твоя задача, не лишенная мудрости, сохранить эту веру как можно дольше. Мы с Матильдой добросовестно поддерживали свою веру наивностью и убежденностью, плывя вперед без руля. Она приехала ко мне с чемоданами, и вот мы живем у Андре и Жаклины на полную катушку. Чудесное время, когда мы ни на секунду не теряем друг друга из виду, когда звонки из ректората – единственные черные тучи на нашем небосклоне: бюро 124, мадемуазель Серная Кислота излагает, какие предусмотрены санкции, что вот-вот будут применены, денег меньше, выговоров больше, администрация – мотор, работающий в двух режимах: очень медленно, если она вам что-то должна, но очень быстро на расправу. Все это безобразие спаивает нас еще крепче, а счастье оттого, что мы вместе, сметает любые неприятности. Как будто для того, чтобы еще больше искривить все прямые, вокруг нас все сдвигается и шатается. Но мы покупаем себе шале, альпийский домик, в местечке, которое зовется Шатле. Оно затеряно среди лесов и лугов Бофортена, от него далеко до всего на свете, в том числе и до работы, там нет водопровода и электричества, домишко трухлявый, покосившийся, вокруг него бурьян, но зато окна выходят на юг, в лесу водятся лисы и олени, летают ястребы, а вся эта живность для каждого из нас троих совсем не последнее дело. Существа, приступившие к трудной работе слияния жизней, жестко и сладостно стремятся изъять себя отовсюду, и лучшая им союзница, не ведающая пощады, – природа. Наши будущие семьи ужасались нашим скоропалительным решениям, но мы повзрослели. Сказать себе, что в тридцать лет у тебя наступил подростковый кризис, – не такая уж плохая новость: если жизнь ты живешь, опаздывая, то, может, не поторопится к тебе и смерть. Вот классическая психология влюбленности в пору ее расцвета: разжигать безрассудство безрассудного, пренебрегать привычным и ожидаемым, безудержно навлекать на себя нарекания, причиной которым мы сами, хоть себе в этом не признаемся, и которым противопоставляем царственное презрение. В общем, окружающее стремится нас уверить в несостоятельности наших мечтаний, а в нас крепнет уверенность, что никому на свете до нас дела нет, а нам довольно и самой малой малости. Но будем честны, наша уверенность неколебима внутри гнезда, за порогом которого
