Пирамида предков - Ильза Тильш

По-моему, я ничего не напутал, говорит отец, я, правда, уже не очень помню.

Глава 7

То, что мы собой представляем, зависит от многого случившегося до нас. Мы долго можем жить так, будто прошлого не существует, будто важны только настоящее и будущее, но прошлое тянется за нами. Мы долго можем внушать себе, будто мы существуем отдельно и оторванно от всего, что было до нас, так, как живут дети, для которых нет ничего более важного, чем собственный путь, чем собственное «я»; мы осмеиваем опыт тех, кто был до нас, мы не готовы учиться на их ошибках, принимать их советы. Мы, спотыкаясь, пробиваемся вперед по этому одинокому пути, минуя все, минуя первобытные страхи, первобытные разочарования и страдания; проходит некоторое время, прежде чем цели потеряют свой глянец, мы набиваем себе шишки на этом пути, мы хороним собственные мечты; в один прекрасный день мы останавливаемся и оглядываемся назад, и у нас вдруг возникает желание продолжить себя в тех, кого мы зачинали и рождали, и признаться себе в том, что нас бы не было без тех, кто жил до нас. Внезапно нам становится ясно, что мы звенья одной цепи, которая тянется далеко в прошлое, а другим концом уходит в будущее, что все касавшееся нас самих мы принимали слишком близко к сердцу. Мы знаем: то, что нас касается, имеет значение только в связи с бывшим и предстоящим, что мы не имеем права переоценивать ни наше собственное существование, ни наше собственное начало, ни нашу собственную смерть.

Когда рождается ребенок, его родственники склоняются над младенцем и ищут черты внешнего сходства. Лоб отца, нос от мамы, рот явно дядюшкин. Но уши у него без мочек. Ни у кого из членов семьи нет ушей без мочек. (Откуда у ребенка эти самые уши без мочек? Это тема разговора на обратном пути из клиники и постоянная тема для обсуждения позже.)

Ребенок подрастает, меняется, его лицо, руки, волосы, форма головы, манера держаться, походка, темперамент, голос — все это становится неизменным предметом обсуждения в кругу семьи, если он существует, этот круг. Из ящиков достают запыленные фотографии; люди копаются в своих воспоминаниях. Мальчик с удовольствием поехал бы на каникулах куда-нибудь, без цели, просто сорвался бы куда угодно, где еще не был, повидать другие края, прочь от обыденности (а кто этого не хочет?), что дает повод к спорам, разговорам и сравнениям.

Двоюродный дедушка Фердинанд в один прекрасный день тоже ушел из дому, очень долго о нем не было ничего слышно, потом стали приходить открытки и письма из Америки и наконец последняя, самая последняя открытка, обтянутая шелком, с изображением двух розовых ласточек, летящих в вышине над светло-голубым морем.

Мальчик унаследовал от двоюродного деда Фердинанда тягу к странствиям. Хотя, может быть, это у него от кузины отца, которая однажды, после посещения цирка, тайно, под прикрытием ночи и тумана, покинула дом и вернулась только десятью годами позже. О том, что она пережила, она никогда и ни с кем не говорила. Ведутся постоянные дискуссии о появлении тяги к странствиям, дискуссии об унаследованных талантах и врожденных одаренностях.

Амалия пела тирольские песни, Фридерика играла на фортепиано, а об Адальберте все говорили, что ему в детстве на ухо наступил медведь, это значит, что его сын унаследовал любовь к музыке от своей матери (бабки, а может, и прабабки?).

Йозеф-красильщик с меланхоличным взглядом и оттопыренными ушами, может, и был музыкальным, мы этого точно не знаем, во всяком случае, он обнаружил тонкий, изысканный вкус при выборе своих набивных узоров (а может, он просто, благодаря своей смекалке, быстро ухватывал суть модных течений), а уж его грубую, простоватую жену я не могу представить поющей или играющей. И вообще, так ли важно знать, кто передал ребенку одаренность?

Я рассматриваю фотографии в альбоме, который дал мне отец, ищу свои черты в лицах моих детей (они тоже не хотят быть продолжением, так же как и я в их возрасте), ищу знакомые черты в своем собственном лице, провожу сравнения, вижу густоту волос, нос, форму головы, какая была у Фридерики (то есть, собственно говоря, у Генриха, который похож на свою мать, но все же не так сильно, как я сама похожа на бабушку), вижу уши несчастной тети Марии и брови, как у нее, все это раньше не бросалось мне в глаза; я составляю из лиц тех, кто жил до меня, мое собственное лицо, из всего того, что я о них узнала, вывожу мой характер, мои таланты, мои антипатии; я думаю о том, что у меня не получилось, в чем я виновата сама, нахожу сходство, переплетения, параллели, убеждаюсь в том, что катастрофы и несчастные случаи повторяются, боюсь этих повторений, замечаю, что слово цепь внезапно обретает для меня другое значение, боюсь этого значения.

Я смотрю на отца, который неверными стариковскими шажками ходит по своей квартире. Он стал маленьким, щуплым, одежда висит на нем, он держится очень прямо, но когда я смотрю на него сзади, то замечаю, что правое плечо опущено ниже, чем левое.

Я вспоминаю одну фразу, услышанную в детстве, она касалась одного очень старого человека, который от старости съежился, и моя мать сказала о нем: он врастает обратно в землю.

Я рассматриваю постаревшее, морщинистое лицо отца, нос, заострившийся на похудевшем лице, и невольно думаю о том, что когда состарюсь, то буду, наверное, выглядеть так, как он выглядит сейчас.

Я пытаюсь вернуться мыслями в прошлое, мне приходит в голову, что отец, когда ему пришлось покинуть город, в котором он раньше жил и работал, страну, в которой находится этот город, был точно в том же возрасте, как и я сейчас.

Я пытаюсь представить себе, что было бы, если бы мы с Бернхардом и детьми должны были сейчас покинуть дом, который сами построили, город, в котором стоит этот дом, страну, в которой находится этот город, потому что кто-то не хочет, чтобы мы здесь жили, если бы нам пришлось оставить все наше имущество, все, что мы нажили, нужные и ненужные вещи, скопившиеся в течение десятилетий, купленные или полученные в подарок, всю ту привычную обстановку, которую мы имеем в виду, когда говорим дом, если бы нам пришлось уйти, не надеясь на возвращение, если бы нам пришлось где-то, где мы тоже никому не нужны, начать все заново, попытаться создать для детей новый дом.