После завтрака - Дефне Суман
Утром, отнеся на кухню купленные на рынке овощи и хлеб и включив кофейную машину, я сразу пошел к госпоже Ширин. Я не забыл ее наказ. Тем более в такой важный день. Во-первых, праздник. Во-вторых, визит господина Бурака. Госпожа Ширин уже давно ждет этого интервью. Вслух она об этом ни словечка не сказала, но я знаю. Госпожа Нур позвонила ей по телефону. Неделю назад. Известила, что на праздник к нам приедет господин Бурак, передала его просьбу об интервью. Госпожа Ширин была в библиотеке. Когда я пришел к ней с беспроводным телефоном, она сидела, глубоко задумавшись, на диване напротив камина, смотрела на воображаемый огонь. Услышав голос Нур, очень обрадовалась. Однако поначалу для порядка немного поупиралась. Без этого нельзя. Столько газетчиков, корреспондентов и даже людей с телевидения встречались с госпожой Ширин Сака! В конце концов согласилась.
– Пусть приезжает твой друг. Что спросит, то спросит. А я если найду что ответить, отвечу.
В точности так и сказала. Госпожа Ширин питает к Нур особую любовь. Думаю, это потому, что ей кажется, будто Нур отчасти на нее похожа. Раньше она мне, бывало, говорила: «Эта девчонка в меня пошла, Садык».
Однажды было дело… Нур была еще маленькой девочкой, и очень непослушной. От горшка два вершка, а убегала одна в сосновый лес. А в тот раз каким-то образом запихнула дочку садовника в большой такой чемодан с колесиками. Довезла его до клуба «Шерефоглу»[34], вошла на территорию, спустилась вниз, к бассейну, и там-то чемодан и открыла, явив дочку садовника, словно фокусник – кролика. Дежурный по клубу без промедления позвонил госпоже Ширин, и я отправился туда. Обеих девочек я нашел в кабинете с табличкой «Управление», где табачный дым столбом стоял. Дочка садовника была крохотная, худенькая, ножки как палочки. Старые платьица и футболки Нур всегда болтались на ней, как на вешалке. Потому и в чемодан поместилась. Когда дежурный по клубу за шиворот привел двух бедняжек в Управление, она совершенно смешалась и не знала, что делать. Увидав меня, спряталась за тюлевой занавеской. Тюль этот тоже был цвета табачного дыма.
Мы с госпожой Ширин столько лет ездили на Большой остров, но в клубе «Шерефоглу» я оказался впервые. Поэтому, входя в его ворота, что на улице Чанкайя, я немного волновался. Но потом увидел, в каком плачевном состоянии тамошние деревянные здания… Совру, если скажу, что не был разочарован. Когда-то там постелили красные ковры, но теперь они от сырости и пыли приобрели жалкий вид. В коридорах плесенью пахнет. Куда же это годится? Ведь это клуб, в котором состоят представители самых достойных, избранных семейств острова. Госпожа Ширин объяснила мне разницу между клубами «Анатолия» и «Шерефоглу». Члены последнего – из тех семей, что владеют чем-то, что нельзя купить за деньги. Но ковры все равно надо менять время от времени.
Дочка садовника хныкала, завернувшись в занавеску. «Ну-ка, – говорю, – вылезай оттуда, вся в пыли будешь!»
Дети садовника в те поры очень меня боялись. А вот Нур хоть и малютка совсем, а поди ж ты, сколько в ней было достоинства, как гордо она держалась! Взяла дочку садовника за руку, выпутала из тюля. Подошла ко мне и смотрит этак с вызовом. На личике ни тени смущения. Вот тогда я и понял, почему госпожа Ширин думает, что Нур на нее похожа. Мама Нур, бедняжка Сюхейла, была девочкой с волосами цвета меда и широко распахнутыми глазами. Врать, юлить не умела. Не приспособлена она была к жизни, если вам мое мнение интересно. А эта маленькая егоза, подумал я про себя, саму госпожу Ширин за пояс заткнет! Для нее в жизни не будет препятствий, попадать будет точно в яблочко.
– А ну марш домой! Госпожа Ширин с вами поговорит по душам!
Это я так хотел напугать маленькую Нур. Но ее не проведешь! Я и сам тут же вспомнил, как весело госпожа смеялась, когда ей рассказали по телефону о происшествии в клубе. После того как повесила трубку, разумеется. В то время в доме был всего один телефон. Зеленого цвета. Почтовая служба раздавала такие своим абонентам. Мы поставили его напротив кухни, на трюмо у двери в столовую. Рядом стояло мягкое кресло с маленькими колесиками, обтянутое зеленой искусственной кожей того же оттенка, что и телефон. По вечерам госпожа Ширин садилась в это зеленое кресло и звонила своим друзьям и знакомым – очень она любила вести с ними долгие телефонные разговоры. В том же кресле она сидела и тогда, когда рассказывала мне о случившемся. Телефон стоял у нее на коленях. От смеха у госпожи Ширин даже слезы потекли из глаз. А она все смеялась и повторяла: «Ну и девчонка… Вот так девчонка! Ну дает! Садык, иди сюда, я тебе расскажу о последней проделке нашей Нур».
У госпожи Ширин очень красивый смех. Когда она смеется, глаза у нее становятся узкие-узкие, а когда замолкает, чтобы перевести дыхание, они широко открываются, из голубых становятся зелеными и блестят, как сочные виноградины. Ее смех звонкий и переливчатый, словно колокольчики на шеях скачущих по горам козочек. Слыша его, я вспоминаю, как мы с ней бегали вверх по козьим тропкам. Вижу, словно во сне, как пенится вода под каменными мостами. Госпожа обнимает меня. Сердцу тесно в груди, и на душе снова так тепло. Время останавливается.
Словом, когда я вывел Нур и дочку садовника из того кабинета с тюлем цвета табачного дыма и когда-то красным, а теперь бордовым ковром, на котором живого места не осталось, я и хотел бы выглядеть строгим и сердитым, да не мог. Нур это отлично понимала. Шла рядом, опустив головенку, тащила за собой пустой чемодан и улыбалась. Она знала, что бабушка питает к ней слабость.
Наверное, когда она говорила госпоже
