После завтрака - Дефне Суман
Госпожа Ширин придает особенную важность тому, чтобы за завтраком все было на высшем уровне, потому что у нас гостит господин Бурак. Из-за этой злосчастной неприятности она не смогла вовремя выйти к столу. Это ее немного расстроило, но еще сильнее она огорчилась бы, если бы я тоже замешкался. Я тут же вышел из ее спальни, прошел через холл и встал у дверей наготове. Тут-то я и повстречался с Селин.
Госпоже Селин ведь известно, что я давно уже глуховат? Госпожа Нур повышает голос, когда обращается ко мне; господин Фикрет со мной редко беседует, но однажды он показал нас с госпожой Ширин своему знакомому, молодому врачу, чтобы тот проверил наш слух. Так что он тоже точно знает, что я плохо слышу. У госпожи Ширин всегда под рукой колокольчик. Если ей что-нибудь от меня нужно, она в него звонит. А вот Селин? Как бы госпожа Селин не подумала обо мне чего плохого! Тут и я отчасти виноват. Когда она выскочила из столовой, я стоял задумавшись. От неожиданности вздрогнул. И не смог ничего внятно сказать по той же причине.
И все же врать не буду: убирая пустые чайные стаканы, я услышал несколько слов, которые меня, надо сказать, обеспокоили. А кроме слов меня встревожила напряженность, которая чувствовалась за столом. Когда в праздничное утро семья собирается за завтраком, атмосфера должна быть веселая. Старые обиды прощаются, былые ссоры забываются. Но Фикрет и Нур огрызались друг на друга, словно в детстве. Конечно, я там пробыл не так долго, чтобы понять, в чем дело. Убрал пустые стаканы, а потом еще раз подошел к столу, чтобы взять освободившиеся серебряные подставочки для яиц. Все увлеклись разговором, на меня внимания не обращали. Тут-то я и увидел на лице госпожи Нур сердитую гримасу, знакомую мне с ее детских лет. А господин Фикрет снова, как в то далекое время, с обиженным видом смотрел в свою тарелку. Я так думаю, что Нур разозлилась на некоторые слова, сказанные братом в адрес семьи. Я их не слышал. Просто предполагаю.
Разве только вот что: когда я, оставив госпожу Ширин у туалетного столика, шел к дверям столовой, то услышал, как господин Фикрет вроде бы говорил о каком-то проклятии. Впрочем, понятное дело, моему слуху доверять нельзя. Наверняка господин Фикрет о чем-то другом говорил. А потом мои уши опять меня обманули: мне показалось, что он завел речь об отце госпожи Ширин. Такой нелепицы, конечно, быть не могло. Разве могут Фикрет, Нур, Селин или господин Бурак располагать какими-либо сведениями о Нури-эфенди? Не могут. С тех пор слишком много лет прошло. Даже Сюхейла ничего не знала о своем деде. Так откуда этому поколению знать, тем более Селин?
Да, плохую шутку сыграли со мной мои уши. Когда я услышал те слова – точнее, когда меня подвел слух и мне показалось, что я их услышал, – в моей памяти вдруг всплыло лицо Нури-эфенди – впервые за многие-многие годы. И я на какое-то время словно окаменел. Явились перед моими глазами высокие горы. Завыл яростный ветер. Оступившись на горной тропе, падали в пропасть старухи; старики стаптывали в кровь ноги; младенцев опускали головой в воду, чтобы не кричали. Я спрашиваю: мама, это все сказка? Мама отвечает: сказка, сынок. Спи. Я спрятался в подвале церкви. Мать и отца увели. Может ли человек помнить то, чего с ним не было?
И так глубоко я погрузился в эти странные воспоминания, что когда госпожа Селин изо всех сил толкнула дверь и выскочила из столовой, я долго не мог прийти в себя. Она успела убежать. Я еще некоторое время неподвижно стоял, пытаясь опомниться. Потом Фикрет обратился к господину Бураку с какой-то просьбой. И если я напряг слух, то это потому, что подумал: вдруг он просит о чем-то, что я мог бы сделать. Я все еще переживал из-за того, что заставил их ждать свежего чая. Только вот, как по мне, не подобает утомлять госпожу Ширин беседами о прошлом и заводить речь на темы, которые могут заставить ее разнервничаться. Ну а в праздник в особенности следует избегать неприятных разговоров. Хотя тут не мне решать, разумеется.
12
В столовой пахло кофе и поджаренным хлебом. На столе стояли две тарелки. Для меня и Фикрета. Получается, брат еще не вернулся. Остальную посуду Садык-уста со стола убрал и сам куда-то удалился. В доме стоит тишина. Даже чайки замолчали. Скрип половиц под моими босыми ногами действует мне на нервы. И задвинутые под стол пустые стулья – тоже. Кто поверит, что еще вчера утром за этим столом сидели Фикрет, Селин, Бурак, я, потом еще и бабушка, что стол ломился от яств и мы до самого полудня пили сначала кофе, потом чай, потом двойной эспрессо, потом черный кофе по-турецки, а под конец еще и фраппе с ледяной пенкой и капелькой «Бейлиса». Фикрет уехал, и семейное единство распалось. Завтракать будем, очевидно, поодиночке. Бурак и Селин еще не вернулись? Первый час уже.
Я подошла к бабушкиному трюмо орехового дерева, где стоял музыкальный центр, и нажала на кнопку «Play». Столовую мгновенно наполнили звуки струнных – Альбинони, адажио соль-минор. Вот! Теперь все встало на свои места. Я не представляю эту комнату без музыки Альбинони. Адажио, аллегро, струнные, орган, концерты соль-минор и до-мажор. Под звуки органа я медленно обошла стол, чувствуя голыми пятками, как отдается в полу партия контрабаса. Дойдя до места во главе стола, остановилась. Печальные скрипки заиграли громче, их грусть передалась вступающим
