После завтрака - Дефне Суман
Папа задумчиво покачал головой. Динь! На экране сообщение. От @demirrr_sevvda. Того парня, что последним поставил сердечко вчерашней фотке. Здоровается и шлет розу. Я не стала открывать сообщение, чтобы не видно было, что я его прочла. Так оно и осталось на экране блокировки.
– Но ведь может быть и так, Нур, что все эти проявления жестокости, новости, о которых мы читаем каждый день, объясняются травмами, уходящими корнями в прошлое. И если мы – ты, я, Бурак – не примем какие-то меры, чтобы обеспечить себе душевное здоровье, если не признаем, что несем в себе груз утрат, то горечь и боль никогда не оставят нашу страну. Когда ты ушла из журналистики, сказав, что не можешь больше писать о творящемся вокруг насилии…
Тетя достала зажигалку. Щелк! Окончание папиной фразы я не расслышала. Запахло бензином. Тетя помахала рукой, чтобы дым не поплыл в мою сторону. Получилось так, что она отбрасывает и последние папины слова. Но папу тетино мнение совершенно не интересовало. Он думал только об одном – как заинтересовать Бурака. Возможно, мы все об этом думали. В конце концов, он – журналист с именем. Знаменитый автор популярной рубрики «Портреты» в субботнем приложении. Человек, оказавший честь нашему дому, согласившись присоединиться к нам за завтраком. Почетный гость нашего праздника. ВИП Бурак Гёкче. Бурак, my hero.
– Послушай, Бурак. Я все думаю кое о чем… Это связано с бабушкиным детством. Ты спросишь, в чем тут дело. Ты более-менее знаком с интервью Ширин Сака, имеющимися на сегодняшний день. В 80-е годы, когда ее открыли заново, в солидных журналах об искусстве вышли посвященные ей статьи. Я тогда был еще маленький, но помню, как этот дом наполнился писателями и художниками и все они относились к бабушке с величайшим почтением. Впоследствии я обратил внимание, что ни в одном из тогдашних интервью она ни словом не обмолвилась о своем детстве. Ее спрашивают о родителях, она и тут уклоняется от ответа. Говорит: «Мы приехали в Стамбул, когда мне пора было поступать в лицей», – а с кем приехала, не уточняет. Мы предполагаем, что с родителями. Однако бабушка нигде не упоминает ни о своем отце, ни о матери. И откуда приехали, тоже не сообщает… Мне в свое время все это было не очень интересно, я и не стал ее расспрашивать. Просто не пришло в голову, честно говоря. Теперь, когда пытаюсь спросить, бабушка говорит, что не помнит. А по-моему, прекрасно помнит, но не хочет говорить. Так что у меня к тебе просьба…
На мой телефон одно за другим пришло несколько сообщений. Динь, динь, динь! «Как дела?»
– Дочка, я сколько раз тебе говорил не брать телефон за стол!
Мне было ужасно досадно, что папа назвал меня «дочкой», да еще в присутствии Бурака. Пряча телефон за тарелку, я соображала, как бы лучше ответить. Но тут в дверях показался Садык, и папа обратил свое недовольное лицо в его сторону.
– Куда же ты запропастился, Садык-уста? У нас чай кончился. В горле пересохло.
– Прошу прощения, господин Фикрет. Я провожал вашу бабушку в кабинет задумчивости. Она сегодня проснулась немного слабой.
Садык-уста быстро собрал пустые стаканы. Его руки, обтянутые сухой сморщенной кожей, чуть заметно дрожали. Когда он ушел на кухню, я перевела телефон в беззвучный режим. Тетя Нур грозно посмотрела на папу.
– Ну, браво, Фикрет! Девяностолетнего старика отругал! Сам не мог встать и чаю себе налить? Хорошо, что ты ходишь на эти курсы терапии, к гуру там всяким… Душа так раскрылась, что не закроешь!
Тетя встала и с сигаретой в руке вышла на кухню. Папа понурился. Закрылся в себе, как раньше. Ему было стыдно. Мне стало его жаль, злость прошла. В конце концов, он всего лишь хотел побыстрее объяснить Бураку, почему так важно расспросить бабулю о ее детстве. Теперь его мучила совесть. Мне хотелось пойти на кухню вместе с тетей, помочь Садыку, налить чай, но я словно бы приклеилась к своему месту через стол от Бурака. Не могла встать. Вместо этого я сказала:
– Папа, если скажешь, как звали отца прабабушки, я посмотрю в Гугле. Что-нибудь точно о нем узнаем. Правда, Бурак? Можем вместе поискать.
Папа взял с доски два куска ветчины из индейки и машинально сунул их в рот. Он же вроде больше не ест мяса? Над столом, словно дым, повисла тишина. То, что папа мне не ответил, – ладно, а вот что Бурак промолчал – очень обидно. У меня задрожали губы, и чтобы этого никто не заметил, я начала тщательно намазывать сливовое варенье на хлеб, но еда не лезла в горло. Вошла тетя Нур с чаем на подносе. У меня давно пересохло во рту, так что я сразу отхлебнула из протянутого мне стакана. Охренеть, какой горячий! Я обожгла себе язык и небо. На глаза навернулись слезы. Ну все! Хватит! Я рывком отодвинула стул и вскочила на ноги. Никто на меня не посмотрел, и я в сердцах выбежала вон из столовой.
В дверях мы столкнулись с Садыком. Точнее, это я на него налетела, поскольку он стоял за дверью как вкопанный. Стоял, опустив голову, и… язык не поворачивается сказать, но он стоял и подслушивал. Когда увидел меня, его сморщенное лицо побелело как мел. Даже небесно-голубые глаза поблекли. Руки задрожали сильнее обычного. Он пробормотал что-то невнятное, я расслышала только «госпожа Селин». Я смутилась еще сильнее, чем он, и сразу бросилась в сад, как будто увидела нечто очень постыдное, чего видеть не положено. Из выходящего в сад окна столовой был слышен папин голос – особенно громкий от волнения.
– В общем, идея такова, Бурак. Будем действовать в этом русле. Посмотрим, что удастся выяснить.
– Сделаю все, что смогу, Фикрет.
Швейцарец Бурак!
Я присела у фонтанчика, повернула кран и смочила освежающе-ледяной артезианской водой руки и шею. Было ужасно жарко. Цикады неистовствовали. Я все еще думала о Садыке. И даже не о том, что он подслушивал у двери, а о странном выражении его лица. До чего же испуганно, до смерти испуганно он смотрел на меня – будто привидение увидел.
11
Я, разумеется, не подслушивал, о чем говорили в столовой. Просто стоял у дверей наготове, чтобы не пропустить, если у кого-то из собравшихся за столом возникнет какое-нибудь желание, вот и все. Я ведь только что опоздал свежий чай принести, потому что был занят у госпожи Ширин.
Госпожа моя тем утром проснулась совсем слабой. Не
