На санях - Борис Акунин

Остановились у отделения.

Мусаев крепко взял Марка под локоть, повел на крыльцо, мимо курящих милиционеров.

— Здорово, Санек. Обедать пойдешь? — спросил один.

— Щас этого оформлю…

Блока сигарет у него под курткой, кажется, уже не было. В машине оставил.

Что говорить, когда будут оформлять? Что такое «оформлять»? Видимо составление протокола. Имя, адрес и прочее. Сразу заявить, что ничего не продавал, что произошло недоразумение.

Но никаких вопросов никто не задал. Мусаев подтолкнул Марка к зевающему у какой-то двери сержанту, кинул: «Запри его» и остался у окошка с надписью «Дежурный».

— Вперед по коридору, руки за спину, — приказал милиционер. — Давай, давай, топай.

Доска с приказами, доска с фотографиями «Наши передовики», доска «Розыск», плакат про БАМ, дверь с табличкой «ИВС» — в нее и вошли.

Еще один коридор, маленький. Два зарешеченных отсека, слева и справа. В левом на лавке кто-то сидел, но Марка завели в правый, пустой.

— Пальто, шапку, ботинки снять. Руки на затылок.

Сержант ощупал одежду. Вынул из карманов всё, даже расческу и шариковую ручку. Забрал часы, сигареты, спички. В ботинки сунул руку — в один, потом в другой. Швырнул на пол.

— Я ничего не сделал. За что меня задержали? Я просто свидетель, — сказал Марк.

Не ответив, милиционер вышел, повернул ключ.

«Спокойно. У них ничего против меня нет, — стал убеждать себя Марк. — Твердо стоять на своем, и ничего они не докажут. Вовка удрал. По мне видно, что я не фарца. Джинсы, конечно, конфискуют, ну и черт с ними. Главное — не дать слабину, когда будут наседать. Может еще обойдется».

Он то храбрился, то паниковал, вскакивал, начинал ходить от стены к стене, снова садился. Время шло, шло, шло, а никто его никуда не вызывал. Обед у них, что ли?

Часа через два — как минимум, а то и через три — тот же сержант вернулся. Выпустил из клетки, повел на второй этаж.

В комнате с крашеными в два цвета стенами, сверху белое, снизу синее, сидел хмурый капитан, скрипел ручкой в амбарной книге. На Марка глаз не поднял. Тот остался стоять перед столом. Сержант — за спиной.

— Ага, — сказал наконец капитан. — Всё, принял.

Конвойный вышел.

— Я ничего не сделал! Я хотел узнать у того парня, за сколько он продает джинсы. Тут подошли те двое, они тоже интересовались джинсами. И мы все вместе пошли, — начал Марк говорить продуманное.

— Рогачов Марк, так? Год рождения. Адрес — по прописке и фактический, — не слушая его, сказал офицер. Он рассматривал студенческий. — Журналистский факультет МГУ. Учишься или раньше учился?

— Учусь. Послушайте, я же говорю вам: я не спекулянт. Джинсы не мои.

Капитан смотрел изучающе, постукивал ручкой по бумаге.

— Второй кто? Фамилия, имя, место жительства.

— Не знаю я его! Он ко мне на улице подошел! Джинсы купить предложил. Ну, я и решил посмотреть.

— Не бреши. У тебя денег было двадцать копеек. Колись, Рогачов. Приводы есть?

— Нету.

— Ну так протоколом отделаешься по первому разу. Если сообщника сдашь. Соображай башкой, ты же студент.

— Никакой он мне не сообщник! Любопытно стало на джинсы посмотреть. Он их так расписывал.

— Не будешь колоться, — кивнул милиционер. — Отягощаешь.

Он взглянул на часы, покривился. Потом прищурился, опять взял студенческий.

— На журналиста, значит, учишься. МГУ, значит…

Крикнул:

— Петренко!

Вошел сержант.

— Этого назад. Пускай всухую посидит.

И Марка, так и не посадив к столу, увели из кабинета.

Теперь он просидел взаперти еще дольше. Трудно сказать, сколько — часов ведь не было. Что значит «всухую посидит»? Без еды и воды? Но есть и пить совсем не хотелось. Хотелось в туалет. Долго терпел. Начал звать — никакого ответа. Стал стучать в решетку. Тихо, потом громче. Опять ничего.

Из другого отсека — он был не напротив, а наискосок, не видно, кто там, сонный хриплый голос рявкнул: «Ша там!»

— Мне в уборную надо! — крикнул Марк.

— Начальник! — оглушительно завопил голос. — Начальник!

Лязгнула дверь.

— Кончайте базар!

— Чего, начальник, порядку не знаешь? Кочумаешь? Обязан каждый час заходить. Отведи баклана на парашу, спать мешает.

— Пусть в портки дует, — ответили из коридора. — А ты учти, как тебя, Рогачов. На пол нагадишь — вылизать заставлю.

Дверь захлопнулась.

— Прессуют они тебя, — сказал хриплый. — Не можешь терпеть — сыми бушлат и навали в него. После отмоешь.

— Мне отлить!

— А, ну это херня. Высохнет. И всё, молчок. Спать буду.

Еще какое-то время Марк ходил из угла в угол, но почувствовал, что больше не вытерпеть. Кинул на пол пальто, помочился на него, постанывая от облегчения. Потом ногой запихнул пальто под лавку. На полу осталось влажное пятно, которое скоро высохло.

В камере было холодно. Оставшись в свитере, Марк стал мерзнуть. Каждые минут десять вскакивал, начинал приседать, размахивать руками. Один раз отжался. Снова сел. С ужасом думал, что придется провести так всю ночь. Воскресенье же. Раньше чем утром ничего наверно не будет…

Но через долгое время, может еще через пару часов, сержант пришел. Повел опять наверх, в тот же кабинет. Но вместо хмурого капитана там сидел какой-то улыбчивый мужчина в штатском.

— Заходи, заходи, — сказал он. — Тебе, может, в уборную надо? Сержант отведет.

— Не надо, — настороженно ответил Марк.

За окном было темно, причем крепко так темно, по-поздневечернему.

— Молодость, молодость, мне бы такой мочевой пузырь, — засмеялся мужчина, не сказать чтоб пожилой — на вид лет сорока пяти. — Садись, давай знакомиться. Как тебя зовут мне известно, а я — Сергей Сергеевич. Больше всего на свете я люблю ясность и честность. Поэтому ходить вокруг да около не стану, а сразу, как говорится, открою все карты. И рассчитываю на такую же честность с твоей стороны. Я работаю в Комитете государственной безопасности. Приехал сюда в выходной день специально для тебя. Чтоб ты сегодня мог вернуться домой. Парень ты умный, студент, будущий журналист, и, конечно, уже догадался о чем у нас будет разговор.

— Нет, — ответил Марк. На стул он не садился. Подумал: не может же быть, что Вовка Щеголев шпион?

— Сейчас объясню… — Сергей Сергеевич нетерпеливо махнул рукой. — Да сядь ты. Разговор у нас будет долгий. У тебя два варианта. Или выясняется, что я в свой заслуженный выходной приперся сюда впустую, я обижаюсь и велю капитану Барашкову вчекрыжить тебе по полной. Это значит, что на ночь он тебя посадит в камеру к уркам, да еще попросит их с тобой не миндальничать. А потом тебе припаяют сто пятьдесят четвертую. Папаша твой, само собой, побежит по своей