Натюрморт с торнадо - Э. С. Кинг
Мы с Брюсом вышли на место, где вода доходила мне до груди, а ему до пояса. Я все время старалась бросать маленький мячик как можно выше, чтобы Брюсу приходилось подпрыгивать. Каждый раз, когда он подпрыгивал, его плавки сползали все ниже и ниже.
Мне это было смешно, а Брюсу нет, так что мы перестали играть в мяч.
Под соломенным зонтиком я спросила Брюса, почему он так рассердился на меня за то, что я высоко бросала мяч.
– Я не хочу, чтобы все вокруг видели мои причиндалы, – сказал он.
– Причиндалы?
– Ну, ты знаешь, мой пенис.
Мама не разрешала нам использовать эвфемизмы для частей тела. К четырем годам я знала, что такое небный язычок. И коленная чашечка. И грудина. И пенис. Не знаю, чему там Брюса учили в колледже, но причиндалы – это явное ухудшение, как по мне.
Брюс заказал себе пиво. Ему было девятнадцать, и в Мехико в этом возрасте уже можно пить пиво. Когда пиво принесли, Брюс выпил его, как будто пил «Виндекс».
– Чего ты заказал пиво, если оно тебе не нравится?
– Не знаю, – сказал он.
Мартин-официант-из-бара вернулся, и Брюс заказал «Манго Танго» – напиток дня. Когда его принесли, он выпил его, как будто пил лимонад. Он дал мне отпить глоточек, было вкусно. Я пошла к кромке воды, куда набегали волны, и стала рисовать пальцем в песке. Сначала рыбу. Вода ее смыла. Тогда я нарисовала свои ноги. Вода их смыла. Потом я нарисовала пеликана. Пеликан получился отличный, и я хотела показать его маме с папой, но они все еще сидели под зонтиком и пили «Манго Танго», а потом набежала волна и смыла пеликана.
Во всем этом не было ничего оригинального, но, когда я была десятилетней Сарой, мне было наплевать на оригинальность. Я просто хотела провести веселый день на пляже со своим братом. Я соскучилась по Брюсу за его первый год в колледже. Хотя он был на девять лет старше, мы хорошо ладили. Мы оба знали, как правильно называть части тела (хотя Брюс и перестал это делать). Мы оба убирались в комнатах с утра по субботам, как нас научили. Мы оба одинаково делали сэндвичи с джемом и арахисовым маслом, и, хотя Брюс был гораздо старше, у нас были одинаковые походка, логика и интерес к миру.
Единственное, где мы различались, это в том, как мы видели маму и папу.
Он сказал мне в Мехико – на третью ночь, когда мы с ним были в ресторане со шведским столом, а мама и папа забронировали себе столик с хибати в японском ресторане на курорте:
– Кажется, мама с папой наконец разводятся.
– А вот и нет, – сказала я.
Я помню, что посмотрела на него – как будто он разбил мне сердце. И помню, что он посмотрел на меня – как будто знал, что разбивает мне сердце.
Он сказал:
– Я думал, ты знаешь.
– Они нормальные.
– И что? Нормальные люди часто разводятся, – сказал он.
– Они даже не ссорятся.
– Они постоянно ссорятся, – сказал он. – Они даже не спят в одной постели.
– Это брехня какая-то, – сказала я.
– Извини.
– Они не будут разводиться, – сказала я.
– Они вместе только ради нас, – сказал он. – Это единственная причина, по которой они еще вместе. Ради тебя. Они ждут, пока ты не поступишь в колледж.
– Врешь, – сказала я, набивая рот тортильями.
После этого Брюс говорил мало.
Тем вечером в театре было шоу фокусов, и мы все на него пошли. Ничего банальнее я в жизни не видела. Ведущая вступления говорила по-испански и иногда переводила, чтобы зрители поняли, о чем она. Громко орала музыка, и вступление заключалось в том, что та ведущая на высоких каблуках приглашала зрителей поиграть в игру. После игры появился фокусник – в облаке дыма и калейдоскопе разноцветных софитов. У него были широкие рукава, и он постоянно поправлял свой воротник, снова и снова.
Мне было десять, и я знала, что каждое потягивание обозначало новый фокус. Каждое потягивание продуцировало голубку. Видите пустую шляпу? Смотрите! Голубка! Раз. Видите пустую коробку? Смотрите! Голубка! Два. Видите клубок шарфов, который я вытянул из рукава? Видите, что тут нет ничего, кроме разноцветных шарфов? Видите, как я сжимаю его в комочек? Три. Смотрите! Голубка! Между голубками уместились обычные фокусы и обычные облаченные в стразы помощницы. Участие зрителей заключалось в том, что женщина из Канзаса удивленно глядела на утку, которая до того была пустой коробкой. Сколько раз можно засунуть женщину в ящик, пронзить ящик мечами, а потом презентовать женщину целой и невредимой и все еще считаться фокусником? Но голубки были классные. И утка. Утка тоже была классная.
Мама с папой заказывали коктейль за коктейлем. Папа пожаловался, что их разбавляют. Мама сказала: «Просто закажи в следующий раз сразу два». Они дивились каждой голубке. Хлопали, когда было положено. Они выглядели хорошими родителями. И не выглядели так, будто собирались развестись.
Я не знала, почему Брюс мне про это наврал. Но каждый раз, когда я думала о его словах, у меня в грудной клетке как будто ворочался репейник.
По дороге обратно в номер Брюс, мама и папа шептались. Я шла впереди, надеясь увидеть на дорожке диких зверей. Говорили, что там жила обезьяна-ревун, но я ее никогда не видела. Только слышала. Ужасный звук – не рев, а скорее рык.
Когда я надела пижаму, почистила зубы и залезла в кровать, Брюс наконец снова со мной заговорил.
– Я тебя завтра кое-куда свожу, – сказал Брюс. – Это сюрприз.
– Куда?
– Спи давай. Завтра долгий день.
Я стала мечтать, что он отведет меня нырять на глубину или на пляж, где я смогла бы видеть в воде свои ноги, такой, про который мне говорила мама в Филадельфии, когда рассказывала про Карибское море. Я заснула, и мне снилось, что я вижу настоящих рыбок в настоящем Карибском море, не похожем на канализацию.
День третий: окончен. День третий: причиндалы, фокусы и брехня.
Контрольная
Когда Предположительно Эрл поднимается и вылезает из своей ниши, он потягивается и
