Ночь между июлем и августом - Дарья Золотова
— А она мне тогда и говорит… да ну тебя, ты даже не слушаешь. — Марек немедленно встрепенулся и принялся заверять её, что слушал очень внимательно. Последив недолго за его потугами, Ратка фыркнула в кулачок и ткнула Марека в плечо. — Ты опять повёлся, глупенький! Как будто большая новость для меня! Я же знаю, что так-то ты меня вообще никогда не слушаешь… Да что ты так трясёшься-то, я же не злюсь, честное слово! Потому что ты зато так смотришь… ну так смотришь…
Ратка снова перегнулась через весь стол, чтобы изобразить, как именно он смотрит — Марек едва успел увернуться, не то опять столкнулись бы лбами. Рожу она при этом скорчила такую, что Марек чуть от стыда не лопнул. Что, неужели он и правда вот так на неё пялится? Позор-то какой!
— Мне нравится, когда ты так смотришь, — тихо и как будто бы даже серьёзно сказала Ратка, не торопясь отодвигаться от его пылающего лица. — Я тогда сразу понимаю, что ты надо мной не смеёшься и что вот это вот всё, что у нас, — что оно по правде, по-настоящему. Ты, может быть, считаешь, что я дурочка, что всё это несу. Ты не думай… Это я от волнения так. Я всегда так ужасно стесняюсь, потому и начинаю нести всякую чепуху. Я не умею же так заикаться и краснеть, как ты, — я всегда всё сразу говорю, что в голову пришло, а в голову иногда идут одни глупости.
— Что ты, — Марек приподнял руку и ухватился за её тоненькие белые пальцы, свисавшие с его конца стола, — я тебя никогда не считал…
На самом деле он не мог отчётливо припомнить, считал или нет. С одной стороны, он давно уже знал, что Ратка отлично играет в шахматы и может в два счёта поставить мат даже ему, чемпиону школьного шахматного кружка, — глупая девушка так не сумела бы. Кроме того, прожив в городе почти на год меньше Марека, она тем не менее уже давненько ориентировалась здесь намного лучше, чем он. Ратка знала все подворотни, подвальные магазинчики и окольные пути так хорошо, что могла бы даже местным дать фору, а то и провести им экскурсию.
С другой же стороны… как бы сказать… Иногда Раткины слова и поступки ввергали Марека в натуральный ступор. Эпопеи про джем — это ещё полбеды, а вот когда она, например, на полном серьёзе утверждала, что американцы все на одно лицо, только иногда цветом кожи различаются, то вызывала у Марека некоторые сомнения в наличии у неё здравого рассудка.
Впрочем, она могла и нарочно его разыгрывать, чтобы потом втайне потешаться над его тщетными попытками скрыть свою растерянность. Это же Ратка, с неё и не такое бы сталось. Да и, положа руку на сердце… насколько сам-то Марек в здравом рассудке? Один коллега всё время повторял ему, что он невротик — Марек так пока и не узнал, что это такое, потому что боялся узнавать. Вдруг это что-то настолько плохое, что он потом из-за переживаний не сможет заснуть?
— Спасибо, — одними губами шепнула ему Ратка, начиная уже потихоньку отъезжать на локтях к своему месту.
И потом, уже почти совсем отъехав, опять зашевелила губами; Марек силился разобрать, что именно, но получалось пока не очень — слишком далеко теперь было её лицо. Марек давно уже начал подозревать, что может быть чуточку близорук, но на то, чтобы заняться проверкой зрения в Заеднии, не было ни времени, ни сил, а в Америке — не было денег. Он как-то раз серьёзно над этим задумался и решил в конце концов дать самому себе торжественное обещание, что в тот же день, когда он впервые врежется в столб, тут же пойдёт за очками. С того дня он особенно внимательно обходил все столбы на своём пути — на всякий случай.
— Что-что? — тоже одними губами переспросил Марек. Ратка, явно начиная раздражаться, задвигала челюстью вдвое более интенсивно. На этот раз Мареку удалось разобрать «тупица свинячий», но вряд ли это было то, что она изначально хотела ему сообщить.
«А кто так обзывается, тот сам так называется», — собирался было просигнализировать ей Марек, но тут на столик коршуном обрушилась рука бармена и ловко сцапала оставленные без присмотра стаканы.
— Прошу прощения, что вмешиваюсь в интимное, — он без тени деликатности обшарил обоих взглядом, — но вам, может быть, повторить или как?
— Ага, — Ратка небрежно тряхнула головой, даже не поглядев в его сторону. — Мне то же самое, только без содовой.
— То есть чистый джин, — понимающе кивнул бармен. — Ладно-ладно, не буду больше вас отвлекать. Поди, о свадьбе шепчетесь?
— О бомбе, — выдала Ратка и скроила непроницаемое лицо. — Прошу вас, ради всего святого, завтра в двенадцать часов дня даже не появляйтесь на центральной. Завтра там будет… — она выдержала долгую паузу джеймс-бондовского злодея, — горячо.
— Она шутит, просто шутит, сэр! — поспешно вмешался Марек, вспотевший от ужаса: он боялся, конечно, не столько бармена, сколько типчика с газетой. А ну как это не шпион, а совсем наоборот — полицейский под прикрытием? — Репарата, извинись, пожалуйста, и объясни, что ты это всё выдумала…
Ратка расхохоталась так, что едва не грохнулась со стула. Что самое обидное — бармен тоже ехидно похихикал у себя за стойкой, доливая ей джин.
— Мистер, то, что вы не понимаете шуток, не значит, что и все остальные их не понимают, — он передал Ратке стакан. — Пейте аккуратнее, тут яд.
Ратка сделала длинный глоток и тут же задёргалась в воображаемых конвульсиях, закатив глаза и высунув язык. Марек и сам сознавал, насколько это глупо, но всё же его пробрала дрожь. Он слишком хорошо помнил до сих пор, как выглядят настоящие трупы, сколько длится агония, как наступает смерть. Ему и в голову бы не пришло смеяться над такими вещами — с ещё меньшей вероятностью, чем пришло бы в голову выбросить свежий хлеб в помойное ведро. И если с бармена, который, по всей видимости, смерть видел только по телевизору, пусть и в прямом эфире, спроса особого быть не могло, то вот Ратка…
Нет-нет, подумал он, это опять голос зависти и ничего больше. Я должен радоваться за неё, что она позабыла все прежние ужасы и может шутить про бомбы и покойников. Что
