Его запах после дождя - Седрик Сапен-Дефур
Вечером в день переполоха мы сидели в семейном кругу за праздничным столом. Само собой разумеется, Убак был с нами. И тоже получил свою косточку, завернутую заботливыми руками в красивую бумагу и положенную под елку. Подарки под елкой – это весело, вот что главное. Убак старательно ее обнюхал, наверное удивляясь про себя, зачем нужно так прятать то, что тебе дают. Дочки моего брата выросли, так что один Убак не знал, откуда на Новый год берутся подарки. Не знаю почему, но разговор у нас зашел о гибели леди Ди[42]. Мое относительное безразличие к этому довольно давнему событию, а также винные пары отличного Клерамбо подействовали на мою невестку, весьма чувствительную к судьбам принцесс.
– Неужели тебя совершенно не трогает гибель леди Ди, матери двоих детей?!
– Признаюсь честно, что большого потрясения я не испытал.
– Так что же тогда тебя может потрясти?
– Смерть моей собаки.
– Больше, чем смерть леди Ди?
– Знаешь, такие вещи трудно измерить, но на свете очень мало людей, чья смерть принесет мне такое же горе, как потеря Убака или то, что я чувствовал с Яко.
– Но это же странно…
– Не вынуждай меня предоставлять тебе список!
– А вот я предпочитаю людей!
– Можно любить и тех, и других. Любовь так щедра, что охотно допускает, чтобы ее делили. Мне кажется, именно этому учат у тебя в церкви.
– Все-таки это очень странно.
Мама расслабилась и отвлеклась от разговора, Жан-Пьер икнул, брат решил, что настал подходящий момент подрезать еще хлеба, а Убак, не столь чувствительный к моменту перемирия, сколько к своим привычкам, шумно сглотнул слюну, приветствуя появление охотничьего соуса. Все было готово, чтобы благословить город и мир.
– А с какой стати ты взялась классифицировать любовь? Почему моя любовь к Убаку презренна, а любовь Сартра к Бовуар сплошное благородство?
– Может быть, дело во взаимности?
– Мне достаточно того, что его люблю я. Просто потому что, понимаешь? Никто и никогда мне не скажет, любит ли он меня. А любить без уверенности, что тебя любят в ответ… Знаешь, мне кажется, что это и есть подлинная любовь.
И это огорчает, но новый год начался хорошо, и я пришел встречать его не один, как меня постоянно просили весь прошлый век.
XI
Нас с Убаком попросили выехать из квартиры.
Хозяева не имели права, но дело тут не в законности, все гораздо выше, тоньше. Мне все обозначили такими изысканными словами, таким любезным тоном, что было понятно – этого вполне достаточно, чтобы выставить нас за дверь.
И мы отправились на поиски, от дома к дому, а спали до поры до времени в фургоне, один матрас на двоих, пока в один прекрасный день наше странствие не привело нас в землю обетованную под названием Ревуаре, крошечную деревеньку, приютившуюся на берегу Роны, неподалеку от Белле. Черно-серые домишки крепко спят, и ты будто попал в рисунок тушью. В хлебной печи, что стоит посреди окруживших ее шести домиков, лежит сажа тех давних времен, когда люди в деревеньке еще жили общей жизнью. Жаклина и Андре с голосами, смягченными суровой жизнью, сдали мне крошечную комнатенку в соседнем домишке, который они арендуют. Сдали не столько даже ради прибавки к пенсии, сколько для того, чтобы хоть немного оживить деревушку.
Зима заглядывает ко мне в окно, а я защищаюсь от нее, у меня нет ничего лишнего, но зато рядом со мной много книг. Андре позволил мне пользоваться своей библиотекой, а книг у него тысячи, и столько же всяких историй, которые он любит мне рассказывать за чашкой кофе или рюмочкой «Ардбега»[43], десятилетнего шотландского виски, когда Жаклина отправляется в настоящую деревню за покупками. Андре умеет ухаживать за коровами, ставит заплаты на крышу своего домика и цитирует Бодлера. Раньше дни были, наверное, длиннее… Иногда по вечерам я слышу стук в ставень, и у порога меня ждет горячий суп, который пришел ко мне самостоятельно, или ломоть овсяного хлеба – хватило на одного, хватит и на двоих. Все домишки стоят словно бы в большом парке, он принадлежит всем, как любовь наших собак. У моих хозяев есть Чуми, черная как смоль, горделивая лабрадорша. Сколько ей лет, не знаю, но она следит, чтобы ее хозяева не теряли интереса к жизни. Кормят ее хорошо, а вот двигается она маловато, так что стала похожа на колбасу с воткнутыми в нее четырьмя зубочистками вместо ножек – получите, пожалуйста, фоторобот этой милейшей дамы. У Андре особые отношения с животным миром, он всех любит, и они хорошо это поняли и платят ему той же монетой. Если кошке нужно выбрать среди десятка пар колен, куда ей сесть, она сядет на колени Андре, а у него на плече примостилась еще божья коровка.
Деревушка Ривуаре мне нравится еще и потому, что она на самом деле находится за пределами нашего мира, уедешь из нее и приедешь, а здесь все на свой лад, все по-своему. Андре любит употреблять разные старинные словечки и говорит, что у нас в горах не стоит чураться местного говора. И прикрытых ставен тоже. У нас тут живут любители вежливой предупредительности, какие жили в давние времена. Здесь не спешат и пользуются временем, словно конца ему не видно. Эта деревенька ждала нас с Убаком, и если здесь слишком часто бывает густой туман, то нам он больше сродни, чем слепящее полыхание озера. Холм за домом, куда Жаклина с Андре отправляются пройтись в конце дня и с полдороги возвращаются, Жаклина называет «гора», и так оно и есть, он одна из гор.
Луизетта – еще одна жительница этой деревеньки. Она живет напротив, в одной из старых избушек с маленькими окошками, которые всегда светятся. Живет одна. Она ровесница тех времен, когда девочек любили звать Луизеттами. Несмотря на любовь к жирным соусам и ромовым бабам, она худенькая – наверное, настал тот возраст, когда организм окончательно сделал выбор в пользу характера. И Луизетта мне тоже очень симпатична, своим дребезжащим голоском она разумно судит о жизни и говорит, что главное – это к ней приспособиться. Она жалуется на все, что с годами и в самом деле причиняет огорчение – на ВМД[44], на таблетки от выпадения волос, которые подорожали в два раза, на забывчивых племянников, на перемены погоды и грамматики, – и заключает всегда тем, что жаловаться ей, слава богу, не на что. Как только она меня видит, сразу находит какой-нибудь пустяковый предлог (принести три полешка, ввернуть лампочку) и приглашает зайти. Два матовых бокала «Сен-Луи»[45] неизменно стоят на столе, и дрожащей рукой, расплескивая, Луизетта щедро наливает вино, говоря, что у нее этого вина полный погреб и надо отдать ему должное при жизни. Похоже, что в ее возрасте себе уже ни в чем не отказывают. Убак не слишком жалует Луизетту, он
