Его запах после дождя - Седрик Сапен-Дефур
Мне приходится напоминать себе, что Убак не говорит по-французски; ласково выговаривать ему, что я не слишком доволен тем, что он разодрал коврик у нашей двери, – бессмысленно, так как, судя по всему, он чувствителен к тону, а вовсе не к смыслу слов. Не сомневаюсь, что Убак уже прекрасно знает, что его зовут Убак, но его сила в том, что, когда у него есть какая-то мощная мотивация, он об этом забывает. Он знает, что вернуться ко мне не так интересно по сравнению с исследованием, которое он себе запланировал, или, наоборот, он знает, что поза «Сидеть» может принести ему сокровище, например в виде арахиса. Я начал наши тренировки с вознаграждением виноградинами. Мне показалось, что для собаки с атлетическим телосложением он будет наиболее полезен, но ветеринар мне сказал, что виноград очень вреден для почек Убака, что он даже может от него умереть. Так и сказал.
Что касается бурных приветствий, я стал внушать моему Убаку, что подобное поведение запрещено навсегда по отношению ко всему и ко всем во всех случаях, но, исследовав проблему более пристально, я стал поощрять обнюхивание Убаком задней части тех, кого он нашел наиболее интересными по сравнению с остальными и чья задняя часть показалась ему привлекательной. Но день на день не приходится, может все пойти наперекосяк.
Когда я уселся за стол ужинать, Убак сел рядом, можно сказать вплотную, и уставился на меня, не отрывая глаз. Только сглатывание им слюны говорило мне, что он не окаменел. Мне бы, конечно, хотелось думать, что он так выражает свое обожание, но, если я сажусь за тот же стол, чтобы читать, писать или просто так, но без сопровождения вкусного запаха, градус обожания снижается до нуля. Убак впился взглядом в мою тарелку, и я могу избавиться от его внимания тремя способами. Первый – немедленно дать ему какой-нибудь кусочек, дело таким образом будет закрыто, а я как бы остаюсь хозяином положения; беда только в том, что не пройдет и минуты, как счетчик получения будет вновь стоять на нуле. Второй – это довести свой обед до конца, чтобы Убак понял: все его старания раньше времени ни к чему не приведут. Но этот способ едва ли лучше – Убак ждет еды с полным правом, и длительное ожидание только укрепляет его способность терпеливо меня гипнотизировать и выделять липкие слюни. В общем, можно есть себе и не уступать своему псу ни на шаг, но я человек стадиона «Пьер Моруа», воспитанный на командных ценностях, какими бы неудобными они ни были, и я от них не откажусь. Словом, я ужинаю, ты ужинаешь, мы ужинаем.
Вот так мы и живем себе месяц за месяцем в счастье взаимного изучения. Два существа разного вида сближаются, узнают друг друга и привязываются друг к другу – именно этот феномен биологи и назвали жизнеспособностью.
Убак – очень добрый пес, он сама доброта.
Я был бы рад сказать, что это я постарался, но я тут ни при чем, это его собственное душевное качество. Любая напряженность, даже самая мимолетная, его останавливает, он хочет, чтобы повсюду царила безмятежная радость. Он готов оберегать весь мир, начиная с самых слабых, у него к ним повышенная внимательность, он чует их за сто километров. Я внушаю ему, что нельзя быть в каждой бочке затычкой, но напрасно: Убаку на мои увещевания наплевать. Приятели, которые говорят, что мне повезло с послушной собакой, называют Убака добряком. Не люблю, когда так говорят о собаках, и о людях тоже, потому что подразумевают под этим этакую недалекость и мягкотелость, а на деле речь идет о большой внутренней силе. Деликатность, над которой теперь потешаются все кому не лень, требует куда больше характера, чем грубость и хамоватость. Я понятия не имею, откуда взялась деликатность у Убака… Это дар его мамы Фемиды, или дар небес, или наши взаимные старания? В готовности Убака бежать на помощь нет ни капли сентиментальной пошлости, он делает это свободно и безоговорочно. Это решение, и он принимает его мгновенно. Убак входит в комнату и с порога чувствует, благополучно ли здесь или неблагополучно. Более того, мне кажется, что он определяет степень неблагополучия, уловив что-то в воздухе, после чего неведомым мне образом, при помощи какого-то фокуса разряжает атмосферу. Одно его присутствие само по себе благо. Он словно бы вбирает все недовольства, пропускает через волшебные фильтры и превращает в веселый смех. Надеюсь, что никакие гадости при этом в нем не осаждаются. Те, кто ничего не смыслит в собаках, удивляясь, насколько им стало лучше, пусть себя спросят, что же их отпустило? Что в один миг изменилось в их жизни? Да, не только спало напряжение, ушло желание воевать – появился греческий спондофор[40], он переходит с места на место и провозглашает безусловный мир, священную передышку. Обычно участники затихают, успокаиваются, умиротворяются. Ален, доводящийся мне по какой-то линии дядюшкой, рентгенолог, любящий пошутить, называет Убака семейным песотропным препаратом. Не знаю, что именно он имеет в виду: понижение давления или уменьшение желания спорить по пустякам? Часто меня даже благодарят за Убака, а я ведь тут совсем ни при чем.
Но и Убаку случается иной раз перепугать всех до смерти.
На Новый год я приехал в Бульё-лез-Анноне к своим родным и по нашей семейной традиции поднялся с утра пораньше. Убака рядом нет. Спрашиваю у Жан-Пьера, он меня вырастил, и я считаю его отцом, не видел ли он Убака. Именно так всегда начинаются беды: чем больше людей, тем больше безответственности, каждый думает, что все сделает кто-то другой. Я повсюду ищу Убака, зову его. Гараж, дом, сад, соседи, наш квартал, заколдованный круг тревоги. Я иду по дороге к деревне, думаю о самом худшем, громко кричу «Убак! Убак!», а в голове – судьба Садока. На повороте улицы я встречаю маму, она идет из булочной, улыбаясь той искусственной улыбкой, которая призвана говорить о безмятежном благополучии, но говорит, что страх, наконец-то, остался позади. Она идет, согнувшись, держа в руке короткую ленту из кондитерской, этой лентой обвязана шея собаки без ошейника, которая вполне довольная идет рядом с ней. Посреди деревни мама вдруг почувствовала, что кто-то ткнулся ей в ноги, она удивилась, обернулась и замерла. Рядом с ней стоял Убак. Он шел за ней следом, а она и не подозревала. Наверное, он увидел, как она уходит из дома, и по его шкале опасностей она представляла собой отбившуюся от стада одинокую немолодую женскую особь, а значит, была уязвимой. Убак перебежал через автостраду, на обочине которой каждый год появляются скорбные букеты роз, две людные улицы и другие незнакомые ему места. Один. Из-за пережитого страха я чуть было на него не набросился, но все-таки сдержался – я знаю, что он не способен связать два факта, разделенные отрезком времени. Я просто сказал ему, что, если вдруг в нашей общей жизни, по его мнению, возникает непорядок, я очень его прошу – пожалуйста! – постараться не погибнуть. В этот день я думал, что потерял его, и когда думал об этом, то понял: я не могу представить свою жизнь без Убака.
Я не стал рассказывать маме одну недавнюю историю – возникли бы неуместные ассоциации, но эта помощь из похвальных намерений и с плачевным результатом напомнила мне другое происшествие, случившееся несколько недель тому назад, когда мне показалось, что в мою жизнь на несколько минут вмешался мультипликатор Текс Эйвери[41]. Мы с Убаком шли вдоль дороги, и вдруг он увидел улитку. Улитка находилась в стадии завершения своего глобального перемещения с одной стороны дороги на другую – путешествия, в которое она пустилась не иначе как вчера утром. Можно сказать, что мы присутствовали при чуде спасения. Убак, понимая, насколько опасно ползти серой
