Багаж - Моника Хельфер
Но это было еще далеко не все. Отчаяние не кончилось на этом, так что поневоле задумаешься, откуда только берется так много отчаяния.
А как обстоит дело с задними мыслями? Они тоже никуда не девались, были тут как тут и только ждали своей очереди. Они терпеливы, но как только увидят лазейку, сразу же выскакивают в главное событие и меняют в нем весь ход. Хорошо бы, думал себе Георг, если бы муж красивой Марии не вернулся с войны. Тогда бы он, Георг, взял на себя всю семью и стал бы честным ее главой. И вместе со всеми переехал бы в Ганновер. Но сперва спросил бы каждого по очереди, действительно ли тот хочет переехать. И если нет, то нет. Тогда можно остаться и здесь. Диктатором-то он не был. Но вот только ни за что не остался бы он в этом маленьком домишке на краю долины, нет, там уж точно нет. Обязательно нашлось бы что-нибудь другое. Таковы были задние мысли Георга.
Лоренц догадывался об этих задних мыслях. Но он их отторгал. Этот мужчина был ему симпатичен, действительно симпатичен, Лоренц легко мог представить себе, как проводить с ним время вместе целыми днями. А вот с собственным отцом он не мог бы себе этого представить. Лоренц был словоохотлив, а отец нет. Человек, который каждый день, в том числе и зимой, обливается холодной водой, уж точно не такой, как все. И если такой человек почти никогда ничего не говорит, то его сын мало чего мог себе представить вместе с ним. Он даже не очень представлял, что такой человек любит маму. А с Георгом это представлялось легко. Лоренц внимательно прислушивался к голосу совести: а так ли приятен мне отец, как приятен Георг? Хотя бы раз отец поговорил со мной о каком-нибудь изобретении? Вот ни разу. И никогда не поговорит.
Все это оставалось втайне.
А что разыгрывается втайне, то сильнее, чем действительность. Так, Мария не увидела, что Георг приходил еще раз. А Лоренц поначалу ничего не сказал и делал такое лицо. Молча. Он делал такое лицо, будто ему есть что утаивать. Она стала допытываться, и он в конце концов сознался, что приходил Георг. И тут мать пришла в ярость. Она смахнула посуду со стола, а ночью, когда осталась одна, выпила до дна бутылку шнапса. И рухнула на пол кухни. И Катарина нашла ее там утром. И так далее, ну, про это я уже рассказала. Вообще-то мне надо было бы рассказать эту историю даже три раза подряд. Моя тетя Катэ, когда дело наконец дошло до того, чтобы рассказать, так и сделала: она пересказала мне эту историю трижды, вот буквально подряд три раза, начиная с Лоренца внизу у источника, как он увидел идущего вверх по дороге Георга, потом как Лоренц перед матерью делал загадочное лицо и как мать его допрашивала, как разъярилась, как ночью выпила весь шнапс и как потом она, Катарина, побежала вниз в деревню к бургомистру, а потом снова бегала к жене бургомистра. Она рассказывала все это монотонно до конца, рассказывала, как бургомистр принес голую мать от источника и уложил на кровать, как укрыл одеялом и как услал ее, Катарину, вниз в деревню к своей жене, чтобы та пришла с кофе. И когда моя тетя закончила, она тут же начала сначала, не поставив ни точки, ни запятой, и так три раза подряд. Без комментариев. Мою часть мне пришлось додумывать самой.
О том, что Мария с этого дня не хотела больше жить. И о том, что, если бы она умерла, меня бы не было на свете, потому что Грете, моя мать, тогда еще не родилась. Как же я могла не думать об этом.
Когда Мария снова протрезвела, ей было стыдно. Она не открывала глаза. Она придумала себе отговорку. Она хотела сказать, что якобы видела во сне, будто в Йозефа на войне попала пуля, и она от этого на мгновение обезумела, в этом безумии и выпила шнапс. Но все это было бы слишком глупо. Поэтому она держала глаза закрытыми и притворилась мертвой, силилась подолгу не дышать, но потом не выдерживала. Над ней склонялось лицо бургомистра, она чувствовала запах мяты. Он гладил ее по щекам.
Маленький Вальтер, Лоренц и Генрих стояли у кровати.
— Один из вас должен пойти вызвать врача, — сказал бургомистр, — пусть врач посмотрит, не отравилась ли она чем. Надо будет ей промыть желудок и кишечник.
Генрих должен был побежать вдогонку за Катариной в деревню и сказать почтовому адъюнкту, чтобы тот позвонил врачу. Дескать, он от волнения совсем забыл сказать это Катарине.
Генрих втянул голову в плечи и не реагировал, он боялся сделать что-нибудь не так.
Лоренц выступил вперед:
— Я пойду, — сказал он. И бургомистру: — А ты оставайся с ней!
— Это я тебе обещаю, — сказал бургомистр, как будто взрослым здесь был Лоренц, как будто он был сам себе отец.
Лоренц видел пьяных в деревне, это были сплошь мужчины, по выходным они нетвердо держались на ногах и падали, а зачастую и оставались лежать до следующего утра там, где упали. Но выдержит ли такое женщина? Его отец никогда не был среди пьяных. Он вообще нисколько не пил. Лоренц знал, об этом ходили слухи, что однажды какая-то женщина в деревне рехнулась, она утопилась со своим новорожденным ребенком в выгребной яме. А перед этим выпила бутылку шнапса. Мать тогда говорила о ней: мол, бедная женщина, не могла больше выдержать все это. Был даже такой оборот речи: «Что, достало тебя?» Так говорили, когда кто-то сделает такое, чего от него никто не ожидал. «Его достало». А что его достало? Как будто зверь какой-то его достал. Так это звучало. И теперь достало его мать?
А Генриха бургомистр просто выставил из дома.
— И Вальтера с собой возьми. Не надо
