Долгая дорога до Грейсленда - Кристен Мей Чейз
Когда я остановила машину, мама не пошевелилась. У меня был соблазн разбудить ее, чтобы она помогла мне натянуть складной верх, так как дело оказалось не таким легким, как было описано в инструкции. Похоже, машина была предназначена для езды только с опущенной крышей и всячески сопротивлялась любым метаморфозам. Оставив маму сладко дремать, я забежала в магазин, чтобы выпить кофе и восстановить силы, и тут же заметила, что забыла в машине бумажник. Пошарив по карманам в поисках пары баксов, наткнулась на скомканную записку, которую передал мне Уайатт. В суматохе отъезда я забыла о ней, что, наверное, было неплохо, а то пришлось бы читать ее на глазах у мамы.
«Хотел попросить у тебя номер телефона, но боялся показаться оппортунистом. Так что вот мой. Буду рад звонку. Уайатт».
Почерк был четким и симметричным – похожим на него самого. Все буквы – заглавные, как будто он долго и старательно выводил их специально для меня. Прочитав, испытала радость и облегчение: значит, мне не привиделось…
– Вы кофе будете брать?
Я вздрогнула. Парень за прилавком смотрел с явным раздражением, и немудрено – два водителя за мной ждали своей очереди, чтобы расплатиться за бензин. Поблагодарив, сунула записку обратно в карман и пошла к машине, думая о том, что бы написать Уайатту. Мама проснулась и поправляла парик, глядя в зеркальце солнцезащитного козырька.
– Лучше не сделаешь, мама.
Она проигнорировала мое замечание, продолжая двигать парик взад-вперед, а затем расчесывая и укладывая отдельные прядки.
– Сняла бы ты его, нас ведь никто не видит.
Я втиснулась обратно за руль, не выпуская из рук кофе и телефон. Я так и не решила, как ответить на записку.
«Хей… привет…» Перебрав массу вариантов приветствия, в конце концов все стерла.
Я была уверена, что мама спросит, что я делаю, но вместо этого она сняла парик, закрыла зеркало и провела рукой по голой коже головы.
– Я скучаю по своим волосам. – Ее слова повисли в неподвижном влажном воздухе. Странно было услышать такие слова от мамы, которая всю жизнь прятала свои великолепные волосы. При длине до плеч они покрывали ее голову, как шлем. Она восхищалась моими мягкими волнами, а я завидовала густоте и плотности ее шевелюры. Однажды она сделала химическую завивку, превратившую ее волосы в шарик, как на голове Рональда Макдональда, но и в таком виде она себе не нравилась. Чаще всего мама закручивала волосы в пучок, чтобы легче было их спрятать под тот или иной парик, превращавший ее в ходячую карикатуру. Каждый раз, когда мне приходилось видеть ее собственные волосы (а с возрастом это случалось все реже), мне казалось, что передо мной предстает загадочная незнакомка.
– Я бы тоже скучала, – осторожно выговорила я, не зная, какого она ждет ответа.
– По таким, как у тебя, точно: такие восхитительные мягкие волны. – И она дотронулась до одной из прядей на моей голове. – Слава богу, у тебя волосы отца. Мои были такими непослушными.
– Вот уж не подумала бы. Твои волосы – такие гладкие – переливались при каждом движении, словно вода на солнце.
– Что я только не перепробовала, чтобы их завить: и щипцы, и мягкие бигуди, даже жестяные банки… В Техасе темные прямые волосы превратили меня в изгоя…
Она замолчала на полуслове, но я прекрасно поняла, что она хотела сказать.
– Ты даже представить себе не можешь, какими злыми могут быть люди.
Вообще-то, представляла. Корни расизма давали буйную молодую поросль. Какие только эпитеты не отпускали мои одноклассники, говоря о моей матери, одновременно растягивая глаза до висков. Они и надо мной издевались.
Процесс достиг апогея после одного из визитов моей мамы к директору, куда она вошла походкой манекенщицы, будучи одетой в свой любимый комбинезон и увенчанная сногсшибательным париком. После этого у меня начались необъяснимые боли в животе, которые утихали только после приема обезболивающих в медпункте. Но стоило мне вернуться в класс, как боль возвращалась, иногда настолько сильная, что маме приходилось приезжать за мной. Тем самым давая пищу для новых оскорблений.
Хуже всего было то, что мама, казалось, ничего не замечала. Она просила меня не пить в школе шоколадное молоко; а от моих просьб одеваться, как все остальные мамы, отмахивалась, говоря: «Ты должна гордиться собой, Грейс. Ты красивая высокая девушка, и я хотела бы походить на тебя, а не быть коротышкой». Она не понимала, что дело не во мне, а в ней. Я ее стыдилась.
– Волосы обязательно отрастут, дай им время.
– Если бы нам было отпущено бесконечно много времени, – пробормотала мама, – тогда, возможно, мне не понадобились бы эти глупые штуки.
– Парики никогда не были тебе нужны.
– Тебе легко говорить, Грейс. Посмотри на себя. Ты могла бы стать моделью!
– Но я никогда не хотела ею быть. Мне всегда неуютно от лишнего внимания.
– Быть красивой – такая удача. Неужели ты не понимаешь? – Мама вздохнула.
– Я не чувствовала себя красивой. Я чувствовала себя… другой.
Она пожала плечами, затем расправила парик и нахлобучила себе на голову. Нам о многом нужно было поговорить, и этот разговор стал удачным стартом.
Я вылезла из машины с твердым намерением поднять откидной верх. К моему удивлению, это оказалось не таким уж и трудным делом, хотя вдвоем мы бы справились быстрее. Но я не стала беспокоить маму: она выглядела такой расстроенной, да и ногти ее стоило поберечь – чтобы избежать громких стенаний после. Сев за руль, я резко завела машину; потянулась за телефоном, чтобы свериться с навигатором, и увидела сообщение от Джеффа.
«Привет. Пытался дозвониться. Надеюсь, с тобой все в порядке?»
Сообщение было написано так, будто между нами ничего не произошло, и в этом был весь Джефф. Для него не существовало никаких негативных эмоций, хотя, по словам моего психотерапевта, испытывать грусть или злость – нормально для любого человека. Когда я рассказала ей о своем детстве в доме, где не признавалось ничего, кроме безоговорочного повиновения, она предупредила меня о тех проблемах и разочарованиях, которые ждут меня в будущем.
– Любовь не всегда бывает красивой. – Это ее заявление я смогла наконец понять только сейчас – спустя столько времени.
«А ты как думаешь?» – чуть не бросилась писать сообщение Джеффу, а потом… просто включила навигатор. Не было сил придумывать достойный ответ.
Медленно развернулась и выехала на боковую дорогу, ведущую к шоссе. Теплый ветерок проникал в кабину, обволакивая меня, словно объятия.
На протяжении двух часов дороги мама крепко спала, правда, иногда начинала во сне что-то говорить. В ее мозгу отсутствовала кнопка «Выключить». В этом мы с ней были похожи, как, впрочем, и во многом другом. Правда, в отличие от мамы, я предпочитала прятать свои переживания глубоко в себе. В то время как она играла главную роль, делая это настолько эффектно и пафосно, что для меня на сцене просто не оставалось места – приходилось довольствоваться выразительной мимикой или редкой ехидной фразой.
Забронированный мамой мотель оказалось на удивление легко найти, не прибегая к помощи навигатора в телефоне. Да от него на протяжении многих миль было мало толку из-за слабого сигнала связи.
Подъехав к мотелю, я смогла припарковаться прямо у входа, чтобы лишний раз не переставлять машину. По дороге мы встречали массу более удобных мест для отдыха, но мама предпочитала мотели. Вполне разумно в ситуации, когда все деньги истрачены на нелепую машину.
– Мам, приехали. – Я легонько коснулась ее плеча, но она в ответ лишь негромко заворчала и устроилась поудобнее на сиденье. В темноте воздух казался плотным и тягучим.
Как будто услышав мои мысли, мама вздохнула, потом засмеялась – видимо, ей что-то снилось. И вдруг она резко очнулась и стала оглядываться по сторонам.
– Нет! Мы не можем сейчас останавливаться, – громко заявила она.
– Мама, мы
