Восемь тетрадей жизни - Тонино Гуэрра
XXXXVII
БЛАГОЧЕСТИВЫЙ ДОМ ТЕРПИМОСТИ
Посвящается Микеланджело Антониони
Большая веницианская вилла была перед ним. Огромное прямоугольное здание, отличающееся сотней маленьких балконов из белого мрамора, выступающих на кирпичном фасаде, покрытом как волосами, тончайшей травой, которая проросла сквозь поры глины. Он доехал сюда на машине. Ему было необходимо вдохнуть еще раз воздух этой драмы и потому он оказался в этих местах, где начинались запахи болотистой лагуны Венеции. Он шел по траве большого поля за рощей, которая защищала виллу от городка и автострады. Он хотел найти то самое место, откуда ее сфотографировала журналистка, написавшая наиболее подробно и полно об этом скандале. О пяти монахинях не упоминал более никто. Быть может, они были сосланы в разные монастыри, рассыпанные по Италии, как это умеют делать в Ватикане, когда хотят, чтобы кто-то исчез навсегда с глаз долой и подальше от их собственных глаз. Год назад фотографии этих самых монашек целую неделю заполняли страницы газет и иллюстрированных журналов. И мало что стало известно после о судьбах матерей одиночек и их детях.
Он переступает порог широких входных ворот, посмотрев предварительно снизу вверх, на висящий над входом белый балкончик. Знал, что в первые годы монахини и подопечные Благочестивого института выходили и входили, стараясь скорее проскочить под опасным уже тогда балкончиком. Впрочем, ненадежными были и все другие балконы. И правда, в среднем раз в месяц, падал один из них, и тогда вдоль задних стен собирались высокие горки мраморных осколков. Позднее был произведен большой ремонт за счет некоторых подопечных института, разбогатевших благодаря связям с местными богатыми промышленниками. Вот один из вопросов, который судья задал матери-настоятельнице: «Почему Вы не спросили себя, откуда берутся эти суммы, вложенные подопечными в разные работы по восстановлению и на постоянные кутежи?»
Наконец входит в просторный внутренний двор, полный мраморных ванн с зеленоватой водой, на поверхности которых плавают широкие листья какого-то наверняка африканского растения. Вокруг все было увешано матрасами для просушки, их было не меньше сорока, и висели они так уже много дней. Садовник виллы, маленький человечек с недоверчивым взглядом, говорит ему об избытке влажности, которая должна быть просушена, намекая тем самым на очищение иное, более глубокое.
Поднимается по широкой лестнице, которая ведет на второй этаж, и с удовольствием отмечает тишину со слабым потрескиванием в пустых и покинутых комнатах. Идет по длинному коридору, куда выходят двери бесчисленных комнат, обставленных одинаково — две кровати, маленький шкаф, ширма и светлый кувшин, стоящий в тазу. Большая ванная комната — в середине коридора. Из окна, проделанного в крыше, падает свет в помещение, которое на первый взгляд кажется оранжереей. Повсюду растения: и ниспадающие с подвешенных горшков, и расставленные на полу, их ветки заполняют светлое пространство, и кусты, с широкими листьями в прожилках. Романтические тропинки среди цветов, ведущие к туалету и четырем ваннам, и стены, покрытые обоями в цветах. Он садится на деревянную табуреточку, чтобы ощутить на себе действие этих экзотических зарослей. Чуть дальше — большая белая комната, на полу которой стоит глубокий горшок, полный желтых ромашек. Рядом с ним — мраморная решетка, из нее летом поступает прохладный воздух подземных пещер, а зимой этот же воздух обогревает помещение. Кухня внизу — огромная, с так и не убранными остатками былого пиршества на столе. Крутые яйца, повсюду засохшие крошки хлеба, обглоданные, похожие на ржавое железо, кости, растрепанные капустные листья, заплесневевшая картошка, экскременты животных, привлеченных смачными объедками, пустые бутылки из-под вина и шампанского. Это и были те знаменитые новогодние пиршества, которые привели к гибели Мариетту Пальюги, найденную потом мертвой в лагуне. Точнее, все началось с того, что рыбак Томмазо Каньин наткнулся на всплывшее на поверхность воды тело бедной девушки. В этих же водах на дне нашли множество гипсовых статуэток Младенца Иисуса, которые обычно служат для рождественских композиций. А вот и другой вопрос, который без сомнения бросал тень на поведение монахинь. Правда ли, что они кормили грудным молоком статуэтки Христа-Младенца? Правда. Это были живые статуэтки, которые требовали их материнской ласки, а когда из их грудей начинало сочиться молоко, оно тут же впитывалось гипсом этих маленьких ртов, поднесенных к соскам. Тогда почему у четверых детей, точнее трех малышей и одной девочки, не было матери? Они не приходились детьми ни одной из женщин, помещенных в приют. Отчего эти самые пять монахинь были обвинены в том, что они являются законными матерями детей. Абсурдное обвинение основывалось на факте, что монахини часто вскармливали грудью многих детей, потому что молока у них было в избытке, намного больше того, что могли впитать в себя маленькие фигурки из гипса. К несчастью, когда Пальюги обратилась к монашкам, в ночь под Новый год, прося у них молока для своей дочки, у них его не оказалось, и потому бедная женщина впала в безумие. В ту ночь она и бросилась в воду лагуны вместе со всеми фигурками Христа-Младенца, украденными ею от отчаянья. Но разве монахини не знали того, что происходило в стенах Благотворительного института? Адвокат защиты убедительно доказал их полную невиновность. Они верили, что все мужчины — солдаты, промышленники, даже грузчики — были тем или иным образом связаны родственными узами с матерями-одиночками. Но, однако, прямо на их глазах, не замечавших ничего по наивности, здесь царили нравы публичного дома. Когда это выяснилось, дело потихоньку закрыли и о нем не стали писать на первых страницах газет. Все кануло в песок. Только оставленные вещи, цветы, брошенные на вилле матрасы, и этот воздух, в котором любопытствующие слышали голоса, воздух со следами произнесенных слов всеми теми, кто рассеялся, пропал неизвестно где, лишь все это еще ждало ответа.
Но и он сам еще ждал для себя ответа. Поэтому-то он и здесь, он, в то далекое время — свидетель на судебном процессе. Тогда он явился добровольно, чтобы признаться в своей интимной связи с одной из монахинь. Это был один из самых ярких моментов его жизни. Монахиня сама сняла с него всю одежду, прося принять позу умирающего Христа. А потом, шепча молитвы, кончиками пальцев скользила по его телу, щекоча его, как будто это были прикосновения ползущих улиток. На это его неопровержимое доказательство была ответом другая, столь же неопровержимая правда.
