Коза торопится в лес - Эльза Гильдина
Чем ближе к ДК, тем слышнее пробиваются низкие частоты басов. И воздух от этого «тыц-тыц» становится более сырым и сладким. И ожидание чего-то необыкновенного усиливается во множество раз.
На балконе второго этажа в таких же нарочито расслабленных позах, как на стадионе, сидят крепкие молодые люди в светлых рубашках и чуть ли не аплодисментами и громогласными восклицаниями приветствуют первую красавицу – Санни. Особенно один старается, рыжий, с отталкивающим лицом и манерами, как если бы играл в кино настоящего бандюка. Глаза навыкате, волосы зачесаны на пробор. Не люблю таких почему-то. По некоторым людям заранее видно, что они сволочи. Их пороки и страсти предательски проступают на лице, легко считываются окружающими. Это вам не портрет Дориана Грея.
– Санни, в руке гита, во рту сига! – чуть не перегнувшись через перила, разевает он свою ротовую щель с ломаными извилистыми контурами. – Дави форс, понти!
Рядом с ним стоят еще какие-то. И среди них, облокотившись, невозмутимо наблюдает за всеми «туберкулезник» Эдик Часов! Ну дела! Приятная волна окатывает меня с головы до ног, задержавшись где-то посередине, на уровне живота.
Напыщенная Санни, грызя семки с оттопыренным мизинчиком, оставляет жаждущих без внимания и плывет дальше – на танцпол. Никогда я не видела, чтоб с таким королевским достоинством лузгали семечки. Хаят, к примеру, с мрачным видом закидывает в рот горсть, прожевывает вместе с шелухой и неряшливо сплевывает себе на старую кофту. Иногда для таких вещей даже кладет на грудь бумажную салфетку, как слюнявчик.
Я, рожденная по умолчанию оттенять чужую красоту, плетусь за Санни, но так, чтобы лучи ее успевали случайно выхватывать меня.
Для меня все происходящее вокруг как первый бал Наташи Ростовой Льва Толстого, которого мы будем изучать в этом году. Я ни в коем случае не сравниваю попу с пальцем, как говорит Хаят, но просто это все так грандиозно! Из отдаленно похожего на «Войну и мир» здесь только сам ДК (подобен дворцу: с несущими колоннами и мраморной лестницей) и мои первые чувства. Одно из них – паника! Я ведь прилично двигаться под музыку не умею. Даже перед зеркалом раньше пробовала, надеясь, что не пригодится.
Помню, было мне десять лет,
И я копил на новый велосипед.
Я жил лишь этою мечтой,
Пока как-то раз не встретился с тобой…
Всю эту обстановку и мою неискушенность надо хорошенько запомнить, чтобы использовать для книжной фрейлины. Ясное дело, что сталинский ампир и елизаветинское барокко, мягко говоря, разные вещи, но на своих страницах так плавно заведу рака за камень, что комар носа не подточит. Ведь главное – это сюжет, а не исторический контекст.
Хали-гали, паратрупер,
Нам с тобою было супер.
Супер восемь, хали-гали,
Мы с тобой весь день летали…[4]
Как же это здорово, когда вокруг такая ерунда! И не надо ни о чем думать! Мысли под такие незамысловатые тексты и сами собой рассеиваются. Но вскоре остаюсь наедине с этой ерундой, то есть без Санни. И мне вновь скучно. Такой уж я человек. Тем более что половина публики, подпирая стены с жизненным принципом «мужики не танцуют», в какой-то момент отделилась от этих стен и взяла в плотное кольцо несколько вошедших молодых людей. Ими оказались заступившие недавно на должность контролеров-ревизоров в электропоездах и теперь житья не дававшие всем закоренелым зайцам, теперь танцующим в этом клубе. Попахивает массовой дракой.
Я, нигде не обнаружив Санни (ни в туалете, ни в пустом гардеробе), от греха подальше засобиралась было домой. Но одна из ее многочисленных подруг по танцполу сообщила:
– Поднимайся на второй этаж в актовый зал, она ждет тебя там.
Протиснулась сквозь колышущуюся гудящую толчею и поднялась по боковой лестнице, уходящей в полумрак антресолей. Отсюда народ в потоке цветомузыки похож на булькающее варево в кастрюльке.
Вдруг сзади из двери выскочили двое детин и, преследуя друг друга в завязавшейся борьбе, с грохотом, бранью оступились на ковровой дорожке. Я хотела было спросить у них, где тут актовый зал, но, кажется, им действительно не до меня. Тут же бросились обратно, нещадно хлопнув все той же дверью. В проеме промелькнули ряды красных кресел. А в темном коридоре как напоминание о недавней потасовке только сдвинутая ковровая дорожка. Я тихонько приникла ухом к щели. Оттуда изредка доносились громкие удары бильярдных шаров.
Тогда к щели глазом. В сосредоточенной тишине пустого актового зала в проходе меж рядов темно-красных кресел возятся все те же беспокойные детины, вцепившись друг другу в глотки, пытаясь друг у друга оторвать пуговицы и рукава белых рубашек. Их молчаливую возню с перекошенными лицами, выпученными глазами и разинутыми ртами нарушает редкими репликами третий. В довольно картинной позе: развалившись за столом, с картами в руках, часто сплевывая на пол, он угрюмо комментирует и подает советы. Тот самый рыжий лупоглазый, который ликовал с балкона при появлении Санни, посылая ей воздушные поцелуи. Такого забудешь!
Впрочем, выяснение отношений близится к завершению. В процессе кому-то из детин удалось «переубедить» противника, заперхавшего сдавленным голосом, и прийти, наконец, к взаимопониманию. Найдя общее решение, они, покачиваясь на ногах, дружески похлопывая друг друга по плечу, оттягивая вороты, приглаживая волосы, покашливая, плюхнулись на прежние места, сразу же потянувшись к оставленным картам и стаканам.
Что Санни, собственно, могла здесь забыть? Поднимаю глаза. Легка на помине! Чуть дальше за бильярдным столом, который почему-то установлен на сцене, самозабвенно играют Санни и Эдик Часов.
Не пойму, всем моим любимым родственникам медом, что ли, намазано там, где Санни? Или ей намазано, где мои братья? Теперь, кажется, понимаю фразу социалистов: «дисбаланс (или несправедливое распределение) финансового капитала в мире». Как она может развлекаться среди чужих людей, когда там, на стадионе, «в холоде и голоде» Малой наверняка переживает их очередную размолвку! Или она нарочно передо мной выделывается, чтоб я наутро передала, как зазноба Малого без него живет – не тужит. Не буду ничего передавать! Лучше б объяснила, чего так к братьям моим неровно дышит?
Недолго думая, приоткрываю одну из створок, чтобы размазанной, незамеченной каплей стечь по стене в ближайшее у входа кресло. Сама ни за что не подойду к Эдику Часову. Кажется, это называется финский стыд: приставал ко мне с дурацким барагозом он, а стыдно почему-то мне.
И, так как делать особо нечего (не любоваться же
