Коза торопится в лес - Эльза Гильдина
– …Если вам нравится девушка, обязательно подойдите и попытайте счастья, – поучает Санни присутствующих, – попробуйте ненавязчиво познакомиться с ней. Даже если она высокомерная тварь и, что скорее всего, пошлет вас, ей все равно в глубине души будет крайне приятно. Мне вот до сих пор приятно, когда вчера какое-то непонятное чмо пыталось заговорить со мной, рассыпаясь в комплиментах…
Наконец на сцене происходит оживление: Санни захлопала в ладоши. Но все равно не пойму, кто из них выиграл (не удивлюсь, если Санни: все-то у нее в руках горит, все-то у нее спорится), потому что оба, жутко довольные собой и обществом друг друга, спускаются.
– И швец, и жнец, и на дуде игрец! – хвалит девушку киношный злодей Роглаев (как потом выяснилось), выдвигая им обоим стулья рядом с собой. – И мужиков обыгрывает на чем только можно. В прошлый раз в шашки меня обошла.
– И, кстати, за те шашки должок за вами, – напоминает польщенная Санни, осанисто присаживаясь на край стула.
Смотреть противно! Все она делает с видом напускной снисходительности. Терпеть ее не могу за такое томное фиглярство. Вот бы мне так научиться! С Малым ведет себя проще. Может, потому что он сам простой. Она чувствует себя среди этих щук как рыба в воде (хм, какое-то нелепое сравнение, но ладно, пусть будет). Кожа ее сияет, благоухает, источает приятные мятные запахи, даже из подмышек.
Эдик Часов присаживается рядом, слегка подтягивая брюки, чтобы ткань свободно лежала на коленях. Где-то я это знакомое движение у кого-то уже видела.
– Все к твоим ногам, – заигрывает Роглаев, – только подойти к тебе не смею. Вокруг тебя вечно погоны, и сама ты в погонах. Не в отделение же к тебе прикажешь таскаться. Что ты там вообще потеряла? Вредная, подлая работа. Водку пьют и людям жить не дают. Испортишься, душа моя. Иди лучше к нам.
– И что у вас надо будет делать? – Она кладет подбородок на сплетенные пальцы.
– Ничего не надо. – Глаза Роглаева все более разгораются, глядя на Санни. – Просто так иди.
– У вас просто так ничего не бывает.
Санни из тех, кому на земле все прощается, а на небе в черный список записывается. Дурит, издевается, но ей хоть бы что. Вот меня Хаят как раз задолбала: каждые полгода водит к детскому гинекологу, да только невдомек ей, наивной, что без толку. Нечего бояться, никто на меня не позарится. Не в том смысле, что у меня отец и брат в милиции, а в том, что я сама по себе обычная. Я сгусток комплексов. Нахожу утешение в колких мыслях о собственной ничтожности. И чем хуже, непереносимее эти мысли, тем отраднее потом плакаться. Уже заметно, что самобичевание – наше все? А куда деваться, я ж будущая великая романистка!
– …Тогда сам приду, если только мягонькой лапкой своей накатаешь мне повестку. То-то ваш начальник Большой удивится. Всевидящее око Саурона.
При упоминании прозвища Папы напрягаюсь. Сейчас что-то произойдет. И точно:
– Очень надо на вас чернила зря тратить, – смеется Санни и кивает в мою сторону. – Око Большого и теперь не дремлет, вон его дочка сидит. – И зачем-то некстати добавляет: – Кажется, от второго брака.
Все разом оборачиваются на меня, и я кладу тетрис за пазуху (надо как-нибудь для будущего романа все же выяснить, где находится эта пазуха).
– Это Лилькина дочка, что ли? – поражаются Роглаев и те двое детин, которые дрались друг с другом, а теперь как ни в чем не бывало вместе пьют-играют.
В центре внимания никогда не оказывалась. Ну Санни! Подложила свинью! Из-за этой свиньи чувствую себя обезьянкой, которую Малой выставлял вперед себя, знакомя с друзьями на стадионе. Сама того не подозревая, я вдруг стала местным Гарри Поттером, о котором прочитала гораздо позже. Мальчик-очкарик несет в себе тайну, о которой все знают, один он не догадывается. Но никто не торопится ему объяснить, в чем тут дело. Долго сохраняют интригу и просто с интересом глазеют-жалеют мальца. Ха, даже имена матерей у нас совпадают! Только палочки нет, чтоб затыкать ею всех!
Но, как на американских горках, от жуткого смущения перешла в дикое ликование! В это же время на безучастном красивом лице Эдика Часова появилось странное выражение, в глазах зажегся бешеный интерес. Он в упор уставился на меня. Ну что, признал теперь, родственник? Меня переполнило всеми чувствами разом. Столько неподдельного сочувствия во взгляде! Ни одна живая душа не смотрела на меня с такой печальной нежностью! И я, наконец, перестала думать, что он байронический недотрога.
– Ну-ка, кызыкай-ка, киляле (девочка, подойди). Будь другом, сдай дяденькам, – ласково подозвал меня Роглаев.
Еле живая, как тень, на ватных ногах подошла к ним. Никогда так близко не подходила к таким значительным людям! Колошматило меня не по-детски, как тогда на остановке. «Точно! – дошло до меня. – Ведь тогда на той остановке все это они были».
Роглаев пододвигает своей хищнической лапой к себе и подсаживает на подлокотник.
– Как зовут?
– Леся, – еле выдавливаю из себя.
– Татарка, – добавляет Санни. Да уж, без нее не обойдется.
– Папаша твой с братом знают, где ты? – смеется Роглаев, подмигивая такой же довольно хихикающей Санни. – Не бойся, здесь тебя никто пальцем не тронет, – спешит успокоить, видя мою скованность, – твой батяня тот еще фрукт! Мы с ним в детстве дружбу водили. Но не буду развивать тему, все равно не поверишь. Да и не к чему знать детям про дела их родителей. Зато мать у тебя феминой номер один слыла. И дед твой Человеком был! Человечище! Директором нашей школы. Я в его кабинете, можно сказать, прописался. Постоянно вызывали с предками. Но он ни разу ни на одного школьника голос не повысил (кроме сынка своего). Но уважали и боялись его страшно. Я вот стиль своего
