Его запах после дождя - Седрик Сапен-Дефур
В декабре темнота наступает без предупреждения, накрывает вас, и все. Вместе с ней приходит тишь, потом ожидания, совершенно неоправданные, и наконец чувство пронизывающего одиночества. Милу[31], Мабрук[32] и Рентентен[33] не боялись ночной темноты, Убак из той же крепкой породы, это точно. Что не мешает, однако, тому, что неумолимо приближается его первая ночь вне гнезда, вдалеке от своих, одним из которых я вовсе не являюсь, вдалеке от домишки из хлипких деревяшек, которого ему вполне хватало, чтобы чувствовать себя совершенно спокойно. Убак имеет право считать себя сегодня вечером одиноким. Конечно, он ничего от жизни не ждет, но сегодня его ждет что-то посерьезнее разочарования. Мы проводим вечер, валяясь на ковре, я спустился к нему на этаж, чтобы он почувствовал, что я с ним рядом. Убак улегся, вытянувшись всем своим маленьким тельцем у меня между ног, положил сопящую голову мне на пах – так он будет делать всегда, когда я окажусь рядом с ним на ковре, – и заснул. Пульс у нас с ним бьется один в один. Почувствовав вкус к нашей совместимости, покою нашего общего существования, я и в последующие годы нередко буду проводить время на полу. Когда он проснулся, мы провели гигиеническую прогулку, результатов она не дала, зато Убак с горячим интересом обследовал окрестности дома и увидел включение фонарей.
Пришло время укладываться спать, погружаться в глубины ночи, погружаться в наши совместные страхи, страхи, которые я уже себе представил. Я даже попробовал улечься спать на ковре, но понял, что это идиотизм, в таком режиме я жить не смогу, не буду никому врать. На странице 28 полезной книги говорится, что щенку нужно отвести спальное место: помещение должно быть небольшое и не слишком светлое, дверь нужно запереть, чтобы исключить любые перемещения по дому, и приготовиться к жалобному плачу, возможно длительному, но ни в коем случае не поддаваться ему и держаться стойко. От ночи к ночи будет все легче и легче. На странице 29 говорится: «Имейте в виду, ваша твердость непременно принесет результат». В общем, выходит так, что сегодня с утра я вырвал Убака из его мирка, нежданно-негаданно лишил семьи, тепла и переместил в страну с неведомой географией и неизвестными запахами. Причем безвозвратно. Весь день он мужественно возвращал себе покой и доверчивость, и теперь я его запру, отделю от жизни, надеясь, что он не заплачет. А если заплачет, то буду ждать, пока он наплачется вдоволь и наконец заснет. И если после такого Убак будет доволен своей судьбой и завтра утром поблагодарит меня за чудесную ночь, то он будет щеник-щенок из самых необыкновенных на свете, и мы с ним чокнемся за стокгольмский синдром[34]. Интересно, в какой миг своего непрочного земного существования этот человек решил, что постоянное подавление – это лучший способ общения с другим живым существом? Его что, самого напугал жизнерадостный здоровяк-молосс[35], от страха перед которым описались две-три слабосильных собачонки? Но это не основание, а главное не решение проблемы. Напротив, закрепление скверного переживания, сосредоточение на нем, страх, секунды бессилия, что кажутся такими долгими, ощущение, что прощаешься с жизнью, а потом желание переместить страх, сделать его своим орудием. Я испытываю что-то вроде неправедной радости, когда тореадорам, стоящим на страже традиции, все-таки иной раз портят расшитый золотом костюм. Между моим русоволосым ангельским согласием и желанием всех придавить должно, я думаю, существовать пространство, где все-таки можно сносно сосуществовать.
Я решил, что для ночного испытания лучше всего подойдет свобода. Мои родители своим воспитанием с играми на свежем воздухе настроили меня на борьбу с идеей притеснения, я знаю, что оно мешает, а не помогает. И вот я положил новенький коврик в начале коридорчика, который так понравился Убаку, а на коврик с края – свою старую футболку в качестве оберега. Потом мы долго обнимались и гладились (хороший повод помириться с полезной книгой, она тоже верит в телесные контакты, которые успокаивают) – я пообещал Убаку много хороших снов и отправился к себе в комнату, притворившись спокойным и безразличным, и улегся в кровать. Пусть Убак отправляется, куда пожелает, пусть почувствует хмель от мысли, что в его распоряжении все вокруг, и от безграничной свободы не тронется с места. Первые длительные минуты – я слышу, что исследователь пустился в путешествие, он исследует ножки моей кровати, жалобно повизгивает, пытается заняться скалолазанием. Он долго возится поблизости от меня. Если в один из ближайших дней ко мне присоединится одна знакомая девушка, мне придется объяснить Убаку, что разграничительные линии могут проходить по-разному, и даже обсудить с ним понятие свободы. Потом, как я думаю, он уверился, что путь из комнаты совершенно точно не минует его постели, и где-то около полуночи вернулся в свои пенаты.
Ночью, крадучись, я нанес ему визит. Убак спал и, похоже, приготовился отдать все силы этому занятию до самого утра. Немножко попахивало мочой, но какое это имеет значение по сравнению с умиротворяющим зрелищем спящего щенка.
Часть вторая
IX
Можно подумать, что сегодня день святого Николая и Новый год, так рано я вскочил, торопясь узнать, что же эта ночь принесла мне нового. Очень беспокойная ночь, но я знаю: очень скоро я совсем перестану волноваться. Я уже вспомнил, как бывает хорошо в доме, где есть собака. В детстве я мечтал о собаке и добивался ее всеми доступными мне способами – намеками, шантажом, первыми местами в школе и яростным гневом, но ничего не добился. В лучшем случае родители были согласны на кошку, кошки не требуют такой ответственности. Теперь-то они знают (а для этого нужно прожить долгую жизнь), что детские желания – вовсе не каприз.
Собаки иногда появлялись в моей жизни. Случалось, что коллеги родителей приходили к нам в гости со своими собаками, я хорошо помню одну из них по имени Гавай. Он имел право гостить только в гараже, я бежал к нему, и мы, счастливые, объединяли наши одиночества. Это был бриар, французская овчарка, и он был очень кудрявый, я верил во всемогущество собак и для меня было совершенно очевидно, что именно из-за кудрявого Гавая его хозяина зовут Мутон. В сумерках бронзовый мускулистый горец в штанах и футболке «Розовая пантера», изрядно нагрузившийся сьюзом[36], забирал свою собаку, не знающую поводка, садился в старый белый фургон, который с каждым разом заводился все хуже, и уезжал. Мне казалось, что живут они счастливее некуда.
А еще я наслаждался счастьем иметь собаку, когда ночевал у тех, у кого собаки были. Весь мир делился на две части – семьи с собаками и без.
