Очень холодные люди - Сара Мангузо
* * *
Когда мы с Би, Эмбер и Чарли основали свой клуб, я прописала его философию, правила и шифр, чтобы писать друг дружке записки, а на выборах президента клуба победила Чарли. Мы тренировались отхаркиваться на школьные окна, затянутые сеткой из проволоки, делать сальто назад на детской площадке и перепрыгивать через огромную шину от грузовика, наполовину утопленную в земле.
Чарли часто приносила в школу конфетки. Я вытягивала руку, словно просящий, а она переворачивала коробку и ссыпала их мне в руки. Я поверить не могла, что она мне столько отдаст. Просто отдаст, хотя могла бы и сама съесть. Я складывала конфеты аккуратной кучкой внутри парты, левее желобка для карандашей. Учебники у меня лежали двумя ровными стопками. Между правой стопкой и стенкой, ловко поставленная на бок, хранилась линейка. Между учебниками лежали транспортир и металлический компас.
Я таскала по конфетке через каждые несколько секунд. Малиновый вкус, кисловато-сладкий.
Заменяющая учительница тогда сказала: «Вот ты, щелкающая конфеты!» Девочка в первом ряду повернулась к девочке позади себя, но это была не она. Девочка во втором ряду повернулась к девочке позади себя, а та повернулась ко мне. Все произошло так ритмично, что я сразу поняла, что делать. Я повернулась к девочке за собой. Она смотрела прямо, как корова.
* * *
Когда я в первый раз пришла к Чарли домой, мне открыла экономка. Я поздоровалась, а она просто опустила на меня глаза и дала понять, чтобы шла за ней в зал. Мама Чарли вела себя так, будто экономка – привидение.
За ужином с семьей Чарли ее мама представила меня и сказала, что мой отец работает врачом. Я тут же поправила ее, а она посмотрела на меня с легкой улыбкой, будто это я так мило пошутила.
После десерта, когда старшие остались на чай, мы с Чарли повели ее самую младшую сестренку укладываться. Вдруг девочка сказала: «Рути нельзя было перечить маме на людях». Я не знала такого правила. Наверняка я и другие нарушила. Меня затошнило, и мама Чарли в моем воображении выросла до чудовищных размеров.
Я восхищалась Чарли, но понимала, что никогда не буду знать ее так же хорошо, как Эмбер или Би. Не знаю, восхищалась ли я ею, потому что мы не знали друг друга по-настоящему, или само восхищение встало между нами ширмой: чтобы отгородить меня от нее, чтобы я всегда могла видеть только свою, особую версию Чарли и восхищаться ею.
* * *
Как-то летом прислали оптовый каталог с серьгами. Я сидела на кровати и разглядывала синие страницы с яркими картинками. Серьги-кольца с радужными полосками, большие и маленькие. Гвоздики в форме сердечек всех цветов. С полосками, как у зебры. Я отмечала странички с самыми понравившимися, загибала и разгибала уголки, задавалась задачей выбрать двенадцать лучших, шесть лучших, три лучших. Каталог лежал у меня в прикроватной тумбочке. Серьги я так и не заказала, ни одни – ведь это неслыханное дело: платить за то, чем можно любоваться на картинке.
Мама спросила однажды, какого цвета у меня глаза. Кассир в банке сказала что-то про зеленые глаза у кошки, и мама тут же ответила, что у нее глаза тоже зеленые. Кошачьи – зеленые, ее – зеленые, а какого цвета мои? Если и у меня зеленые, пусть кассир поздравит мою маму – она угадала. Она и подумать не могла, что нормальному человеку покажется диким такой вопрос матери единственному ребенку.
Но я чувствовала, что так она пытается понять, каково это – совсем не привязываться ко мне. Она причиняла мне боль – и часто, – чтобы понять, каково это, чтобы показать, как она меня любит. Важно соблюдать осторожность. Если кто-нибудь узнает, что она меня любит, быть беде.
Какое-то время нужно потерпеть, у всех на виду, единственной без кроссовок на физкультуру, но только потому, что моя мама любит меня куда сильнее, чем все остальные мамы. Это опасно, и поэтому ей приходится любить меня тайно и скрывать свою любовь от всех – особенно от меня.
8
Тетя Роуз и дядя Роджер – мамины дядя и тетя – без всякого повода пригласили нас на ужин в шикарный ресторан в Бостоне. Для нас с родителями это было событием из ряда вон, а для них, видимо, нет, и они пригласили еще пару друзей. Голова кружилась от мысли, что и это тоже часть моей жизни.
Ресторан попал в топ лучших мест в Бостоне как лучший ресторан французской кухни в городе. Я прочитала об этом в журнале «Бостон», который родители иногда приносили со свалки.
Въезжали мы в город медленно, как будто плыли на барже. Много машин и старые узкие улицы. Солнце опускалось, небо темнело, и над нами нависали дома: высокие, бесконечные, непроницаемые. Но я не чувствовала себя загнанной среди них – я чувствовала себя защищенной.
Мы вошли в вестибюль, а оттуда – в основной зал с длинными кремовыми шторами, кремовыми скатертями и тарелками с золотой каймой. Мы сидели за большим круглым столом. Мама накручивала волосы на палец, и серебряные браслеты лязгали у нее на запястьях. Роуз, Роджер и их друзья уже были там. Друзья – супружеская пара, моложе моих родителей. На женщине тонкий свитер цвета сливочного масла. У нее были светлые волосы, длинные и прямые, и угловатое лицо, формой напоминающее позвонок. Одежда на ней была простая, но изящно скроенная, а украшения – так мало заметны, что их словно и не было вовсе. Тонкое золотое колечко, маленькая золотая брошь. Она – американка из высшего класса, ее муж – европеец с кожей оливкового цвета и темными волосами и одет так же незаметно богато.
На столе не было воды – только коктейли и вино, и мне ужасно хотелось пить. Я не знала, что делать, и шепотом спросила у мамы. Мама тоже не знала. Я стала дальше есть хлеб с маслом. Наконец подошел официант, чтобы
