Очень холодные люди - Сара Мангузо
Мы наплескались в джакузи и поднялись в комнату Би переодеться, стараясь удержать полотенца, которыми обмотались. С Би полотенце соскользнуло, и все увидели ее вульву – складочку пельмешка.
Потом мы смотрели фильм на кассете из проката – тогда так делали. Фильм был пошловат: две девчонки поспорили, кто из них успеет потерять девственность до конца лета. Одна была богатая, у второй, как у нас, ни гроша. Мы были маленькие, без четких телесных границ, и мы заплетали друг дружке косички и знали, как пахнет голова каждой.
Фильм скоро начал надоедать, и где-то слева начали щекотаться. Девочки хихикали и извивались. Я продолжала заплетать Чарли и фильм смотрела краем глаза. Фоновый шум казался чем-то нормальным.
«В живот бить нельзя!» – кричал отец Би. Я повернулась в его сторону. Девочки катались по полу и баловались, толкаясь, но что произошло, я не поняла – если что-то вообще произошло. Специально никто из нас другую не ударил бы, и первой мыслью было не обращать внимания на его гнев. Он был далеко-далеко, отделенный пространством и временем. Никто не реагировал на его лай. Я не выпускала волосы Чарли из пальцев.
Мы уже подросли, но отец Би все еще разрешал ей садиться к нему на колени в спорткаре и притворяться, что это она его ведет. Он рулил одними большими пальцами – хотел показать нам, что может.
Когда в новом рюкзаке протерлась дыра, мама отвела меня в галантерейный отдел старого швейного магазинчика – я выбрала заплатку в виде желтой уточки и пришила ее.
7
Той весной я каталась на своем зеленом велосипеде, начиная от дома Браунов напротив, где начинался тротуар. Переезжала через дорогу, поворачивала направо и ехала мимо домов вверх по холму, пока тротуар не заканчивался. Потом кое-как разворачивала велосипед и ехала обратно вниз и домой. Я знала, что детям положено кататься на велике, что это весело, и старательно исполняла роль ребенка, которому весело.
Пристегивала металлические ролики к обуви и каталась до конца тротуара вверх по холму и обратно домой. Раз в несколько лет Брауны меняли покрытие на въезде и звали меня покататься. Въезд был гладкий, и колеса скользили бесшумно, без обычного дребезжания и стука зубов.
Когда мы попали в центр сильнейшей бури, отец вышел на улицу. Потом он вернулся в подвал к нам с мамой и сказал, что миссис Браун тоже выходила оценить ущерб и пошутила, что лучше бы им быстро вернуться внутрь, не то улетят.
Мама потом годами, презрительно выпучив глаза, рассказывала всем, что миссис Браун вышла на улицу в ураган, потому что хотела улететь. Она думала, что миссис Браун чокнутая.
У соседей в конце улицы вокруг дома был забор из сетки. Ни у кого больше не было такого забора. Уезжая в отпуск, они платили мне, чтобы я забирала почту и следила за домом. У меня был ключ от калитки в заборе. Основной обязанностью было проверять, целы ли окна. Я отворяла калитку, обходила вокруг дома, запирала калитку. Как-то раз я увидела разбитое окно на втором этаже. Позвонила им и сказала. Больше ничего об этом не слышала.
Слева от нас жила пожилая пара. Муж работал трудовиком в старших классах: преподавал машиночерчение, столярное и слесарное дело. Его жена почти весь день стирала. У них не было сушилки, и она развешивала белье на заднем дворе, на хлипкой штуке, похожей на телеантенну.
Каждый день она стирала постельное белье и развешивала на этой вертушке. Мама говорила, что это мерзко, но не объясняла почему.
Сквозь сетку, закрывающую крыльцо, было видно два больших кабельных барабана, поставленных плашмя, как столы в огромном кукольном домике. Иногда супруги сидели за ними напротив друг друга, отпивая из кружек.
Как-то весной старушка учила меня полоть сорняки в боковом дворике между нашими домами: обхватить ближе к земле и медленно тянуть. У меня стебель все время обламывался, но она не сердилась. Как будто выполоть сорняки – это не главное. Как будто главное – что мы сидим вместе на траве. Было хорошо.
* * *
Я тогда была дома одна, и Эмбер постучала в дверь и предложила побегать под поливалками у ее дома. Я сбегала наверх, нашла свой фиолетовый купальник, бросила его в велосипедную корзинку и поехала к Эмбер. На краю улицы педали перестали крутиться. Как будто увязли в чем-то. «Стой!» — крикнула я.
На ступицу заднего колеса намотался купальник.
До дома Эмбер оставалось полквартала. Вдалеке показался ее отец. Он шел медленнее, чем мой. Невысокий, волосы седые, цвета олова.
Сказал не переживать. Аккуратно перевернул велосипед, поставил его колесами вверх на руль и сиденье. Никогда не видела, чтобы кто-то так делал. Достал из своего пояса с инструментами ключ, снял цепь, вытащил купальник и отдал мне, а когда я стала его благодарить, то вдруг стала задыхаться. Я не понимала, что вот-вот заплачу.
«Ты сделал доброе дело, папа», – радостно сказала Эмбер.
А механик ответил: «Для того Господь и послал нас на землю – чтобы помогать друг другу».
Столько доброты было в нем, что я еле дышала.
Потом мы пошли внутрь. «Может, мои родители и не узнают, что произошло!» — сказала я, мылом для рук отстирывая в их маленькой ванной свой купальник. Эмбер осторожно заметила, что масло, скорее всего, не отстирается. Она думала, я плачу из-за этого.
* * *
Уилл, мальчик, который мне нравился, помогал мальчишке из спецкласса поставить бросок и так кинуть мяч, чтобы он по дуге залетел в корзину. Показывал снова и снова. Он улыбался, и кожа вокруг глаз собиралась в морщинки, как у старика. Как и мы, он учился в четвертом классе, но по влиятельности мог бы сравняться с учителями.
В толпе по пути в столовую мы с ним однажды оказались рядом – смеялись и пели песенку из рекламы местного фастфуда. Перешла Рубикон. Была с ним у всех на виду. Я написала анонимную записку и спросила, нравлюсь ли ему. И спрятала ее дома, в крышечке от дезодоранта.
Он нравился нам всем: моим друзьям, мне, всем классным девчонкам из нашей части города – и однажды кто-то сказал, что Уиллу нравлюсь я. «Ну не мечта ли», – язвительно вставила какая-то девочка. Я не знала, что делать. Теперь я больше не могла смотреть на Уилла – и не смотрела, даже в коридоре, когда мы оказывались в такой же толпе,
