Герой со станции Фридрихштрассе - Максим Лео
— Ей запретили выступать, она переехала в Берлин и тайно давала частные уроки танцев. Ни жилья, ни работы, ни будущего. Прежде всего ее хотели лишить всякой надежды. Но она не сдавалась, она знала, что сможет осуществить свою мечту.
— Тогда вы с ней и познакомились? — спросила ведущая, которая, по всей видимости, решила вернуть контроль над ходом передачи.
— Да, как раз тогда, в сентябре тысяча девятьсот восемьдесят второго.
— За год до побега.
— Все верно, хотя эта тема всплыла гораздо позже. Потому что она из тех, кто считает, что свои мечты надо осуществлять самостоятельно. Прошло много времени, прежде чем она рассказала мне о своих проблемах. Тогда я уже работал на рейхсбане на станции Фридрихштрассе. Однажды мы заговорили об этом, и она спросила, смог бы я, если бы захотел, сбежать на запад по рельсам. Я объяснил ей, как все работает. Объяснил, что любой, кто попытается сбежать, будет расстрелян или арестован.
— Ваша девушка планировала сбежать?
— Думаю, это намерение было довольно расплывчатым. Она хотела выбраться из ГДР, но не знали, как это осуществить. Конечно, были легальные способы — например, выйти замуж за западного немца. А она все повторяла, что верит: каким-то образом все получится. Она не хотела утратить оптимизм, но я замечал, как ей плохо, как она страдает.
— Она тогда еще танцевала? — спросила Ката рина Витт.
— Она занималась каждый день, вернее, каждую ночь в спортзале соседней школы. Комендант впускал ее тайно, свет включать было нельзя, и ей приходилось танцевать в темноте. Но вместо того чтобы жаловаться, она говорила: «Это же хорошо, что я могу танцевать вслепую, значит, при свете я буду танцевать еще лучше». Но она, конечно же, понимала, что теряет уровень, что каждый месяц без профессиональных тренировок сказывается на ее технике.
— Это было спустя два года после окончания школы…
— Да, пришла пора что-то предпринять. Я знал, что она никогда не попросит меня о помощи, поэтому сам начал думать о том, что можно сделать. Мне помогло происшествие на городской железной дороге весной восемьдесят третьего. Поезд в Кёпе-нике на полном ходу врезался в тупиковый упор из-за неправильно установленной стрелки. Пятеро человек погибли. Позже выяснилось, что болт, который закреплял положение стрелки, сломался… Так я и придумал свой план.
Хартунг слышал себя и поражался, как логично все звучало. Прежде он не вспоминал об этом происшествии в Кёпенике, а тут оно вдруг пришло на ум и удивительным образом вписалось в его историю. Все, что он рассказал, было на самом деле: темный спортзал, отчаяние Каролины, авария с поездом, сломанный в дальнейшем болт на станции Фридрихштрассе. Ложь заключалась лишь в том, что между этими событиями не было никакой связи. Эта мысль необычайно успокоила Хартунга. По сути, он был не лжецом, а скорее рассказчиком. Для чего люди читают книги? Для чего ходят в кино и в театр? Не за правдой же. А за тем, чтобы помечтать, чтобы познать себя через чужую историю. И он, Хартунг, им в этом помогал.
— Насколько вы были уверены в том, что план сработает? — спросила ведущая.
— Потребовалось время, чтобы все просчитать. До тех пор я ни о чем ей не говорил. Не хотелось давать ложных надежд. Шансы, конечно, были, но предстояло учесть много деталей. А я беспокоился, как бы с ней или со мной что-нибудь не произошло, если план провалится. Нужно было, чтобы все выглядело простой случайностью, чередой совпадений. Поэтому никто не знал о наших отношениях. Потому что если связь не установлена, то, получается, я совершенно случайно сломал предохранительный болт, а она совершенно случайно оказалась в том поезде. Вот и все.
— Значит, остальные сто двадцать шесть человек, ехавших в том поезде, попали на запад, сами того не желая? — спросила Катарина Витт. — Не слишком ли безответственно с вашей стороны было, так скажем, вынудить стольких людей сбежать только ради вашей девушки?
Что за глупый вопрос, подумал Хартунг. Как ей такое вообще в голову пришло? Он вспомнил фотографии из гэдээровских журналов, на которых Катарине Витт в футболке с логотипом Союза свободной немецкой молодежи вручает цветы Эрих Хонеккер. Ясное дело, Золотая Катти в то время была на другой стороне. Ей не нужно было сбегать, она и без того могла отправиться на запад.
— Что ж, все зависит от того, считать ли побег из ГДР наказанием или подарком судьбы, — ответил Хартунг.
Зрители зааплодировали, это хорошо, но Хартунг хотел пойти дальше, чтобы его не посчитали безответственным.
— Тем не менее вы совершенно правы, госпожа Витт, — сказал он, пытаясь подобрать слова, которые могли бы привести его к цели. — Так, если уж подходить к обсуждению основательно, с моральной точки зрения…
Черт возьми, думал Хартунг, надо было ограничиться кратким ответом. Он привык, что в нужный момент приходит нужная мысль, и стал совсем беспечным. Можно даже сказать — глупым. Очень глупым. Проклятье, что я несу, мелькнуло в голове Хартунга. Лучший выход — сказать какую-нибудь общую фразу и сменить уже поскорее тему. И тут услышал свой голос, звучавший уверенно и спокойно:
— Конечно, я думал о том, что станет с остальными пассажирами. Иначе мой поступок был бы действительно безответственным. В тысяча девятьсот семьдесят восьмом году произошел один любопытный случай: самолет польской авиакомпании LOT, следовавший из Гданьска в Восточный Берлин, угнали двое граждан ГДР и приземлились в Западном Берлине, в Темпельхофе. Так в Восточном Берлине стали шутить, что аббревиатура LOT расшифровывается как «Лучше остановимся в Темпельхофе».
Катарина Витт улыбнулась.
— Не слышала такой шутки, — сказала она.
Да откуда бы, не от Хонеккера же, подумал Хартунг. Но тут же призвал себя собраться, так как чувствовал, что теряет концентрацию и становится все раскованнее.
— Тем не менее из пятидесяти граждан ГДР на борту лишь семеро решили остаться в ФРГ. Остальные на автобусе вернулись на восток без каких-либо последствий, ведь они не несли ответственности за угон самолета. Так что я посчитал разумным вовлечь всех, кто июльским утром восемьдесят третьего по воле случая оказался в том поезде. И, насколько я знаю, ни с кем из них ничего плохого не произошло. А кто-то воспользовался возможностью и остался на западе.
— Господин Хартунг, — сказала ведущая, — странная ирония: вы организовали побег, а сами при этом остались на востоке. То есть вы подарили свободу женщине, которую любили, но сами остались в неволе.
— Что ж, к сожалению, другого выхода не было, потому что я не мог установить стрелку,
