Ночь, сон, смерть и звезды - Джойс Кэрол Оутс
– Да нет… не помню, – ответила Джессалин уклончиво.
(Ее давно мучила мысль, что Хьюго почти наверняка догадался, какими черными красками его малюют старшие дети Джессалин. В каких смертных грехах его подозревают, какие гадости про него рассказывают.)
Хьюго непринужденно вспоминал, как попал в «полицейские тиски», как распыляли в лицо перцовый спрей и били дубинкой, но, слава богу, обошлось без серьезных травм. Поставили синяк под глазом, зато глаз остался целым.
Вывихнули лодыжку, но не сломали ногу.
Двадцать шесть лет назад его задержали вместе с другими протестантами перед мэрией Хэммонда «за вторжение на закрытую территорию» и «за нарушение общественного порядка». Местная власть запрещала городским служащим объединяться в профсоюзы, а Хьюго с подельниками возглавили забастовку учителей, социальных работников и госслужащих, требовавших повышения зарплаты и бонусов. Тогда перед мэрией собралась большая толпа – как сторонники забастовки, так и ее противники. Уличное движение остановилось, пошли кулачные разборки. Приехали телевизионщики и еще больше разогрели и без того накаленную обстановку.
В то время Хьюго возглавлял отделение искусств в муниципальном колледже – его первая (и, как выяснится, последняя) административная должность. Его и еще нескольких организаторов забастовки арестовали, заковали в наручники, затащили в автозаки и посадили в следственный изолятор на сорок восемь часов. Всех избили, но не пытали и не запугивали. Полиция не использовала оружия. Спецназ не разгонял толпу, как в прежние времена. В СИЗО они испытывали прилив энергии, возбуждения. На улицах их многие поддерживали, и даже некоторые СМИ высказались благосклонно. Звучали как призывы к расправе, так и выражения солидарности, а кто-то переводил деньги в фонд протестующих.
В общем, забастовка удалась. Профсоюз создали, новые договоры с муниципальными властями заключили. Вот только Хьюго и другие организаторы потеряли работу, и против них возбудили уголовные дела, которые, правда, кончились ничем. Но так или иначе, их вышвырнули на улицу.
У Джессалин возникло нехорошее чувство, что как раз в то время Уайти был мэром.
Она вспомнила, что «уличных агитаторов» обвиняли в вандализме. Она могла увидеть фотографию Хьюго Мартинеса в газете. НЕЗАКОННАЯ АКЦИЯ. БУНТОВЩИКИ АРЕСТОВАНЫ.
Увидела и взяла на заметку. Однажды ты полюбишь этого мужчину.
Неправдоподобно, если учесть, что тогда она была в счастливом браке с Уайти Макклареном. Уже много лет.
Джессалин похвалила его за смелость. Кто-то же должен был заступиться за низкооплачиваемых и эксплуатируемых работников.
Все-таки это была не Тяньаньмэнь, сказал Хьюго.
Про площадь Тяньаньмэнь она почти ничего не знала. Студенты вышли на протест, а солдаты открыли по ним стрельбу? Да, подтвердил Хьюго. В 1989 году студенты требовали свободы, а их расстреливали и давили танками. Протест был жестоко подавлен. Сотни, если не тысячи убитых. Раны были еще свежими, когда Хьюго несколько раз ездил в Китай после той трагедии.
Кайюга-роуд. Легко ощущать себя парой в несущемся автомобиле, когда мужчина за рулем, а ты сидишь рядом. И разговаривать не обязательно.
Тормознул, вышел из машины, идет… куда? Непонятно.
Джессалин хотелось рассказать Хьюго, что ее покойного супруга тоже избили полицейские. Не все там до сих пор понятно, но они также использовали электрошокеры, у него случился инсульт, и через две недели он умер… Но говорить с ним об Уайти у нее получалось лишь в самом общем виде.
Нет, об этом нельзя. Раскрыв тайну, она бы преступила нерушимые законы любви.
Когда Хьюго Мартинес свернул на Олд-Фарм-роуд, она ощутила подступающий страх, как при въезде в тоннель. Мир сужается на глазах, впереди ее дом.
И едет она туда не одна, а вместе с Хьюго Мартинесом. Но здесь она прожила бóльшую часть жизни вместе с Уайти, и если его душа еще где-то живет, то в этом доме.
К тому времени, когда Хьюго остановился перед парадным входом, Джессалин уже испытывала головокружение и тошноту. Я не могу вас пригласить к себе, сказала она. Не сейчас. Я неважно себя чувствую. Она в самом деле ощутила глубокую тоску, которая вдруг ее накрыла подобно гигантской черной сети.
Хьюго изумился. Обиделся. Что-то не так? – пробормотал он. Явно рассчитывал провести с ней ночь. Прихватил с собой туалетные принадлежности, свежую рубашку. Он ничего не понимал.
Джессалин буквально сбежала. Ей надо побыть одной. В этом доме к ней не должен прикасаться ни один мужчина, кроме Уайти.
Она оставила его в машине. Даже не обернулась. Испытывая отвращение к нему… и к себе в компании с ним. Как она осмелилась на такое пойти? О чем думала раньше?
Эти дурацкие усы! Эта довольная, счастливая улыбка! Эта нелепая крестьянская коса у нее на спине!
Ах, Уайти. Прости меня. Мне так стыдно.
* * *– Миссис Маккларен? Рентгеновские снимки хорошие.
У Джессалин было такое ошарашенное лицо, что медсестре пришлось повторить сказанное и добавить:
– Наверно, в первый раз вы пошевелились или задышали не вовремя.
Что это значит? Все обошлось?
Она уже стоически готовилась к худшему. К биопсии по меньшей мере…
Она покинула отделение радиологии, до конца не веря, что не надо делать новых снимков.
Решила позвонить одной Беверли. Зачем попусту тревожить остальных. Вероятность рака груди особенно пугала мужчин – мужей, сыновей. Ни к чему.
И говорить Хьюго Мартинесу незачем. Она согласилась увидеться с ним вечером в последний раз. То, что между ними было, – небольшой костерок посреди сухотравья – ей удалось погасить.
Ни к чему делиться с ним интимными подробностями.
От одной мысли о нем сердце билось учащенно, чтобы не сказать – гневно.
Тут она вспомнила слова Вирджила о том, что в новом крыле больницы устроена фотовыставка, его и Хьюго Мартинеса, и по пути к автостоянке Джессалин разыскала экспозицию, озаглавленную «Природа лечит».
Работы ее сына представляли собой пейзажные зарисовки, вероятно сделанные на реке Чатокве. А вот работы Хьюго были посложнее и поизощреннее. Три черно-белые фотографии марокканских детишек, которых купает в какой-то канаве темнокожая женщина. Джессалин чуть не отшатнулась – автор слишком многого требует от своего зрителя. Мыслей, чувств. И все равно ты до конца не понимаешь, что должен думать, какие чувства испытывать. Другие работы, в том числе Вирджила, оказались проще, знакомыми и успокаивающими.
И вдруг, по дороге к лифту, чтобы спуститься на первый этаж, она увидела – или ей так показалось – идущего впереди по коридору Хьюго Мартинеса. У нее сдавило сердце. Вот уж меньше всего ожидала увидеть его здесь!
Она была близка к обмороку. Дала ведь себе слово больше не думать о нем – и вот он собственной персоной!
Кто ж еще. Широкополая шляпа, знакомая рубашка из тонкого муслина цвета нежного персика, шорты карго, притом что день совсем не теплый, подчеркнуто прямая спина (в детстве, как он ей рассказывал, его до жути напугал пожилой родственник с искривленным позвоночником) и походка, одновременно легкая и агрессивная; он никогда не сбавлял шаг, когда
