Сын Пролётной Утки - Валерий Дмитриевич Поволяев
Наконец Кавасаки перестал теребить нижнюю губу и спросил у Ковтуна:
– Зачем вам столько автоматики?
– Если честно, я человек ленивый, – неожиданно признался Ковтун, – и как всякий ленивец стараюсь не напрягаться, не делать лишних движений, не пыхтеть, не сопеть и не кашлять от натуги и так далее, предпочитаю, чтобы больше двигались машины, транспортеры, механизмы и вообще выполняли за меня значительную часть работы. Если наступит время повального привлечения роботов, то у меня будут и роботы, Кавасаки-сан…
– Похвально, похвально, – не удержался тот, одобрительно наклонил голову и вновь начал щипать нижнюю губу, подогревая мозговые процессы, и когда задал очередной вопрос, Ковтун очень удивился тому; Кавасаки посмотрел на него в упор, словно бы хотел прощупать все без исключения косточки русского партнера, потом перевел взгляд на своего помощника, покорной тенью сопровождавшего своего шефа, схватывавшего в воздухе не только все его слова, но и запятые… Он вообще влюбленными глазами смотрел на своего патрона и тут же записал высокую оценку в блокнот: – Очень похвально.
Что-то в Кавасаки заколодило, перепутало тропки и передвинулось с одного места на другое, а что именно, было только самому Кавасаки и понятно.
– Слушаю, слушаю вас, господин Кавасаки, – нетерпеливо подогнал гостя Ковтун, интересно было, что тот скажет дальше.
Ковтун глянул в одну сторону, в другую, подумал о том, как бы повел себя Кавасаки, если бы увидел, с чего все начиналось – с большой груды мусора, впрессованного в землю, обильно политого мочой недюревских мужиков, приходивших на бывшею птицефабрику за всякими железками и бытовыми детальками: то пяток гвоздей из какого-нибудь незавалившегося косяка выдрать, то выкопать из земли залетевший туда оконный шпингалет, то найти десяток кирпичей поцелее и уволочь к себе в дом.
Воровство, тяга к вещам, оставленным без присмотра, усиливающееся с каждым годом желание оприходовать что-нибудь и положить к себе в карман, обогатиться любым способом, вплоть до того, что отправить на тот свет не только соседа, но и всю улицу – этот образ жизни «дарагих рассиян» расцвел в ельцинскую пору густым махровым цветом.
Он вспомнил, как учил недюревцев не воровать, учил хотя бы потому, что не воровать выгоднее, чем воровать. Когда он заказал первую партию корма для кур – тысячу тонн пшеницы, недостача при окончательном взвешивании оказалась огромной, было украдено каждое пятое зернышко… Итого – двести тонн зерна.
Раньше, в советскую пору, такая дырка заделывалась просто: надо было позвонить начальству, в крайнем случае, сходить на прием к секретарю райкома партии и вопрос всегда оказывался решенным положительно, прореху заштопывали крепкими нитками и на предприятие завозили двести тонн зерна.
Сейчас же надежда могла быть только на самого себя, больше рассчитывать не на кого… А как прикажете быть, когда от кредита в кармане не остается ни копейки?
Курицу для того, чтобы она выложила вожделенное яичко (несушка делает это один раз в 26 часов, раньше никак) надо хорошенько накормить. Если же она будет голодная, то хозяин никакого яйца не увидит. А раз не будет яиц, то нечего будет и продавать, в карманах и кошельках поселится пустота, а на пустоту, воздух этот, даже если он будет пахнуть хорошими духами, хлеба не купишь.
Человек, укравший зерно, останется без зарплаты, а предприятие, на котором он работает, благополучно развалится.
Одно цепляется за другое, как зубья шестереночной передачи.
Пришлось Ковтуну снова сходить в банк, взять дополнительный кредит, чтобы несушка уронила в гнездышко конвейера яйцо, а яйцо, в свою очередь, в тот же день отправилось в магазин добывать для Недюревской фабрики деньги; прогнувшаяся слабина была выправлена.
Производство здесь налажено так, что рука человека яиц не касается. Даже ниппельные поилки Ковтун организовал для кур, чтобы несушки не соприкасались с людьми, приходящими с воли, и это важно: человек, явившийся с улицы, может принести с собою всякую заразу, а то, что выдерживает «хомо сапиенс», птица не переносит – погибает.
Еще хуже человека – голуби, недаром их называют летающими крысами, это самые активные разносчики заразы. Бороться с голубями можно только с помощью охотничьей дроби. Можно, конечно, поселить на фабрике пару ястребов, но ястребы не будут выбирать из птиц только блохастых голубей, начнут долбить всех подряд…
Над недюревскими лесами, восхищавшими когда-то царя своей дивной дичью, случалось, молниями проносились хищные птицы, рубили крыльями воздух, могли на лету подцепить не только какую-нибудь галку, но и зайца, либо закуску поменьше – суслика, подслеповатого крота, мышь и так далее, – но это были дикие птицы, не прирученные, не приписанные к фабрике. Вопрос с голубями надо было решать обязательно, эти птицы могли притащить заразу и передать ее несушкам без всякого прямого контакта – просто поклевав немного зерна из кучи пшеницы.
Господин Кавасаки тем временем прервал затянувшуюся паузу, переломил в себе что-то невидимое, вызывающее негативные мысли, и, нахмурив брови, произнес внезапно посуровевшим голосом:
– Я прошу вас, Ковтун-сан, продать мне патент на ваше усовершенствованное компо.
Это было неожиданно. Ковтун, конечно, сделал много и недюревские бочки похожи на японские компо примерно как космонавт с отменным здоровьем на старика, страдающего запорами и плоскостопием, но все равно компо – это компо, островное детище, чьи родители живут на далекой земле и там оберегают и совершенствуют свои творения. А здесь эти творения – свои.
Заметив перемену на лице Ковтуна, японец все понял и, приподняв ладони, свел их вместе, словно бы лепил из невидимого материала некую сложную фигуру.
– Вы не торопитесь с ответом, Ковтун-сан, – сказал он, – подумайте и примите правильное решение. – Японец так и сказал «правильное решение», будто особист, воспитывающий молодежь, Ковтун обратил на это внимание, – улыбка у Кавасаки сделалась трогательной, даже нежной, как у отца, чей отпрыск удивил своими талантами всю школу.
Предложение было неожиданным, Ковтун не думал продавать что-либо из своих находок, тем более, за рубеж – ему хотелось, чтобы все, придуманное в России, оставалось здесь, на этой земле, но случай с Кавасаки выходил из правил, был особенным, не прими японский капиталист в свое время решение о сотрудничестве с русскими, не было бы Недюревской фабрики, это даже кролику понятно. На память пришло лихое выражение, невесть кем выдуманное: «Ежели вам плюют в спину – значит, вы впереди».
Если оценивать эту хлесткую фразу с позиций арифметики, то все
