Сын Пролётной Утки - Валерий Дмитриевич Поволяев
Да и вообще курица может выдать на-гора что-нибудь вредное, даже ядовитое, председатель прав – из чего не только удобрения не получится, а помет птичий вообще будет отторгнут землей.
В общем, с точки зрения Кавасаки, от качества куриных кучек впрямую зависело качество удобрения – может оно преображать землю или нет?
– Покажите мне исходный материал, – нетерпеливо попросил Кавасаки. Ковтун с некоторым опасением привел его к остро попахивающей куче куриной деятельности, внутренне ежась от того, что тщательно и дорого одетый господин из Японии совсем не вписывается в промышленный интерьер, да еще рядом с огромной кучей запашистого куриного помета. Одно сильно противоречило другому. Ковтун не сдержался, улыбнулся про себя.
Улыбка не успела покинуть его сознание, когда Кавасаки, подвернув правый рукав пиджака, вдруг с размаху ткнул ладонь с растопыренными пальцами прямо в помет. Забрался в него поглубже, по самую манжету рубашки, и проворно заработал пальцами, прощупывая гущу – нет ли каких-нибудь твердых примесей либо чего-нибудь незапланированного в этой массе?
Напряженное выражение, которое прочно, будто отлитое из металла, отпечаталось на лице японца, вдруг дрогнуло и через минуту расплавилось, сделалось жидким, а потом и вовсе стекло вниз и исчезло.
– Может быть, перчатки? – предложил Ковтун.
– Нет, нет, – протестующее качнул головой Кавасаки. – Перчатки – это лишнее.
Через несколько мгновений лицо его украсилось улыбкой, сделалось другим, каким именно, сразу не определить, Ковтун раньше не видел, чтобы оно было у Кавасаки таким – вдохновенным, что ли, и… благодарным. Удивляться было чему – японцы, попадая в Европу, а тем более – в Россию, раскрывались редко, всегда были глухо запахнуты и застегнуты на все пуговицы. Что-то произошло с Кавасаки-саном, какая-то химическая реакция, а вот каковы ее составные части, конкретные формулы, угадать вряд ли было дано – не удастся просто…
Кавасаки выдернул руку из помета и неожиданно поклонился Ковтуну, показав ему идеально ровный, будто очерченный по линейке пробор – за волосами своими он следил, а слова, которые он произнес, были еще более неожиданными, чем низкий светский поклон.
– Спасибо, что такое качественное сырье используете в работе с моим оборудованием, – торжественно произнес он.
Ковтун, будто на дипломатическом рауте, поклонился ответно – протокольные условности были соблюдены, про себя подумал – с большой грустью, кстати, – что авторитет международный можно заработать, оказывается, и с помощью испражнений (не обязательно куриных), и чего только наша политическая верхушка не пользуется этим? Может, просто не знает?
Или ленится? Либо брезгует, опасаясь испачкать холеные пальцы в помете? Все может быть, абсолютно все!
После незапланированных производственных опытов поехали обедать в один из ресторанов. Александров – город не только древний – годами своими, может, не уступает даже Москве, не только знатный, но и умеющий накормить любого гостя, откуда бы он ни явился, хоть из Антарктиды с пламенным приветом от пингвинов и иных тамошних обитателей, – да хоть откуда: и из Африки (важно, чтобы кроме обезьяньего хвоста у гостя была кредитная карточка), и из Азии, из пустыни Гоби, где до сих пор находят яйца динозавров, – среди окаменевших яиц, говорят, попадаются годные в еду, и из Латинской Америки с пожеланием долгой жизни от идолов острова Пасхи…
Каких только блюд здесь нет! Можно попробовать стерляжью уху на сливках, и страусиный эскалоп в кляре, и антрекот из крокодилового хвоста с пюре из черного кокоса, каперсами и крохотными синими маслинами, привезенными из Корсики, которыми любил лакомиться Наполеон и так далее.
Кое что из роскошного списка александровской кухни господин Кавасаки попробовал, ему понравилось очень, от удовольствия он даже масло с губ не стирал салфеткой, подчеркивал специально, что днем сегодняшним очень доволен.
Перед отъездом, поглядев на безмятежное голубое небо, широко раскинувшее свой шатер над александровским кремлем, и увидев там нечто такое, что не было видно другим – светлое, ласкающее взгляд, устремляющееся в горние выси, признался, что не думал, честно говоря, о возможности столь тесной работы с русскими партнерами, раньше относился к ним, как сельский знахарь к ослику, на котором можно ездить к больным, и только, а на деле оказалось…
На деле оказалось, что ослик совершенно спокойно может ездить на знахаре и приказывать ему, куда надо повернуть, налево или направо, либо вообще опуститься на колени.
– Вы очень талантливый человек, Ковтун-сан, – гость снова поднял голову, вглядываясь в небесную бездонь, прищурил один глаз, словно бы хотел выстрелить по недалекой стайке горластых ворон, затеявших свару на высокой печальной березе, покачал головой, – я завидую вам, – добавил он и умолк задумчиво.
Молодой Иван Грозный правил Россией из Александрова целых семнадцать лет, всяким недоброжелателям, которые у него были, даже когда он держал во рту соску, достать его здесь, в стенах кремля, было очень сложно, силы, охранявшие молодого самодержца, могли свернуть голову кому угодно, да и сама Александровская слобода, процветавшая благодаря царю Ивану, тоже могла свернуть голову кому угодно.
Охотничья деревня, расположенная на берегу небольшой, но очень рыбной реки, поставляла к Иванову столу разные вкусности – свежую сырть – рыбу, которая ныне на Руси уже не водится, грибы, ягоды, медвежатину, оленину, лосятину, мясо вепрей, дичь. Каждый раз дары лесные вызывали у Грозного восторг, он вкусно чмокал губами, вытирал лицо полотенцем и ослаблял пояс на животе, чтобы влезло побольше еды, и шумно вздыхал.
Однажды он спросил у боярина, отвечавшего за стол:
– Откуда все эти дивные яства? Кто их привозит?
– Да деревня одна, государь, примерно в пятнадцати верстах от слободы расположена. Народ там живет умелый, лесом кормится, рекой…
– Пометь себе, боярин, и в приказ передай – налогов с этой деревни на драть.
«Не драть» – слова эти, почти колдовские по сути, по-настоящему превратились в колдовские, народ стал жить в деревне много лучше, чем жил раньше, а деревню начали величать Недюревкой.
Ковтун обустраивался в Недюревке по-серьезному, надолго. Третью бочку-компо он установил с разными техническими новациями, придуманными штатными фабричными умельцами, которые охочи стали до всего и научились из лунного света шить платья для выпускниц школ и девушек, выходящих замуж, из одуванчиков гнать крепкое вино (согласно рекомендациям классиков зарубежной фантастики), а из молока божьих коровок готовить сыры нежных сортов, так что третья бочка-компо была по размерам в два раза меньше японской, а по количеству электронных новшеств – в два раза больше.
Когда Кавасаки-сан прибыл в Недюревку в очередной раз, то долго стоял у третьей компо, молча теребил пальцами нижнюю губу, будто выдаивал из себя
