Сын Пролётной Утки - Валерий Дмитриевич Поволяев
– М-м-м, – японец замялся, – м-м-м… Они подшофе, но пьяными их не назовешь.
– Теперь посмотрите на своих соотечественников…
Японцы, кроме Кавасаки и пожилого господина, интересующегося российскими алкоголиками, были здорово навеселе, один японец, совсем раскрепостившийся, скинувший с себя всякие оковы, ухватил зубами большой рыбий хвост и так, вместе с ним, не выпуская изо рта, опустил лицо в тарелку с соевым соусом… Главное было, чтобы он не захлебнулся в соусе.
Был японец очень похож на русского купца, здорово подгулявшего на Масленицу и уснувшего в тарелке с борщом.
Пожилой японец посмотрел на своих земляков и, не произнося ни слова, развел руки в стороны.
– А теперь поглядите на русскую делегацию.
Русских на ужине было немного и были они трезвы до удивления – как стекло, даже противно сделалось. Следовало бы усмехнуться, но Ковтун не стал опускаться до этого.
Некоторое время японец молчал, сидел не двигаясь, словно бы обмысливал чего-то – видать, был недоволен, что соотечественники так подкузьмили, потом ожил, глаза его тоже ожили, он зашевелился, гордо вскинул голову:
– Честно говоря, я не люблю русских еще и потому, что все они – коммунисты, – английские слова он выговаривал старательно, четко, словно бы каждую букву из них, даже запятые, хотел отлить из металла.
– Думаю, не все коммунисты, – сказал Ковтун.
– На вашей фабрике их много?
– Не знаю. Чтобы пересчитать коммунистов, нужна счетная машинка, а моя профессия совсем иная. Главная задача моя – коммерция, это первое, и второе – экология. Впрочем, для себя я давно поменял их местами, экологию поставил на первое место, а коммерцию – на второе.
– Очень похвально, Ковтун-сан, – заметил японец.
– Теперь насчет идеологии коммунизма. Разве это плохо, когда в какой-нибудь стране все люди, – все до единого человека, – равны, все одинаково богаты, всем ярко светит солнце – всем, а не отдельным избранным личностям. Предлагаю вот что… Приезжайте к нам в Россию, посмотрите сами. У нас говорят: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
– В Японии тоже так говорят. Но…
– Да, я понял: говорят, что у коммунистов чертенячьи рога, копыта на ногах и глаза красные… Мой совет – поменьше читайте свои газеты, – видимо, Ковтун произнес фразу слишком резко, повышенным голосом, японец недовольно пошевелил плечами и в следующий миг проговорил также повышенным тоном:
– А чьи газеты мне читать, ваши? – через мгновение, словно бы извиняясь перед гостем, добавил голосом, заметно помягчевшим: – Извините, Ковтун-сан.
– Наши газеты тоже не следует читать, они такие же, как и ваши.
Как бы там ни было, Ковтун убедил Кавасаки, что тому следует продать оборудование в Россию – не только гигантские садки с электронным управлением, не только конвейер с пунктами сортировки яиц, но и компо – огромную стоячую бочку, в которой помет птиц переваривается в очень хорошее удобрение.
Если судить по цифрам, мелькавшим в научных статьях и справочниках, лучше куриного удобрения нет ничего на свете, хоть сам употребляй его вместо творога, – экология деревни Недюревки при наличии такой бочки будет сохранена в идеале, на сто процентов… А может быть, и на сто десять процентов.
Хохлаткин конвейер смонтировали быстро, дело было знакомое и, хотя прежние монтажи Японией совсем не пахли, повторов не было, с иероглифами народ здешний раньше не встречался, а все пошло как по маслу, с бочкой компо немного поковырялись, потратили времени в полтора раза больше обычного и в конце концов поставили и ее…
Запустили, обрадованно потерли руки – ожидали, что будет хороший результат, но в итоге ничего толкового не получилось.
При первых же холодах умные бактерии, превращавшие птичий помет в удобрение, приказали долго жить. Пришлось срочно призывать на помощь местных кулибиных и ползуновых, чтобы придумать что-нибудь оригинальное, надежное, что сберегало бы крохотных драгоценных головастиков, которых без микроскопа не рассмотреть. Выход был найден на удивление быстро – в бочку вмонтировали теплообменник и мороз перестал кусать бактерии, те занялись своей работой, и товар, представьте себе, пошел…
Удобрения эти, по мнению знающих людей, как ничто иное лечили землю, вдыхали в нее жизнь, переделывали природу – все в ней цвело. На выпуске под линию удобрений подставляли биг-беки, большие мешки, в которые вмещалось по восемьсот килограммов товара.
Ковтуну необходимо было проверить на практике действие куриных удобрений… Но как проверишь, когда земли у него, пашни нет совсем, ни одного квадратного метра.
Неподалеку, в окрестностях же недюревских, располагался колхоз, занимавшийся выращиванием овса. Несмотря на новые времена, он сохранил в себе старые порядки и приличную урожайность; председательствовал в колхозе мудрый лобастый мужик, который, невзирая на разбойную, опасную для деревни пору, старался выживать и это у него получалось. Отношения с Ковтуном председатель поддерживал если не конфетно-шоколадные, не сладкие, как изюм, то добрые.
Только вот какая штука – не желал он экспериментировать, не давал под опыты ни одного клочка земли, лицо у него от одного только упоминания об удобрениях новой волны делалось недовольным, желчным, и он начинал размахивать руками, как лесной мишка, которому предложили позавтракать двумя пластмассовыми игрушками и запить еду стаканом прокисшей воды. Обращался он к Ковтуну по отчеству.
– Палыч, ты же знаешь, я столько горел на своей работе, столько обжигался, что больше не хочется. – Лицо у председателя делалось умоляющим, жалобным, мгновенно старело и покрывалось морщинами, он прикладывал к груди обе руки и проникновенно заканчивал: – Извиняй меня, Палыч. Ну пожалуйста.
И такие проникновенные, просящие нотки появлялись в его голосе, что Ковтун не выдерживал и, жалея этого человека, отступал, поднимал обе руки и придавливал ими воздух: все, мол!
Но поскольку удобрения все равно надо было испытать – не ехать же для этого в Японию, к господину Кавасаки, испытания нужно провести дома, в России, Ковтун, внутренне досадуя на робкого председателя колхоза и в ту же пору хорошо понимая его (мужик в девяностые годы хлебнул столько, что мало никому не покажется), вновь обратился к нему:
– Ну что, давай все-таки попробуем удобрения… дай мне хотя маленькое захудалое поле для опыта.
Председатель смотрел на него с испугом, прижимал руки к груди и крутил головой, будто находился на охоте, где надо было оборачиваться на каждый шорох и засекать всякое малое движение.
И все-таки где-то на пятый или шестой раз произошел слом. Лицо председателя неожиданно посерело, украсилось мелкими морщинами, в подглазьях замерцали искринки пота, он вздохнул тяжело, словно человек, придавленный непомерным грузом:
– Ладно, вези свое говно. Надеюсь, оно не очень вонючее?
– Ну так, чуть-чуть
