Сын Пролётной Утки - Валерий Дмитриевич Поволяев
Тем более, штат уже был набран – сорок пять живых душ вместе с кошкой Пусей, любимицей жены Ковтуна Светланы Васильевны.
Японского языка Ковтун не знал, знал другие языки, европейские, английский и французский, и этого было вполне достаточно, чтобы объясниться в игрушечной островной стране, понимать ее жителей и вести деловой разговор с сотрудниками фирмы «Кавасаки», да, собственно, не только с ними, а и с самим господином Кавасаки, владельцем компании, безукоризненно одетым японцем с внимательными глазами, не упускающими в собеседнике ни одной мелочи – ни в речи, ни в одежде, ни в жестах, ни в движениях, ни в манере поведения.
Интересный был человек Кавасаки-сан, не менее интересный, чем Ковтун, – похоже, оба могли распознавать людей по незначительным мелочам, по тому, как собеседник держит сигарету в руке, как поправляет платок, вложенный в нагрудный карман пиджака – с откляченным мизинцем или нет, как берет хлеб с тарелки и какая у него речь – скорая, захлебывающаяся, с проглатываемыми буквами и даже словами или же размеренная, четкая, с железными нотками, что за булавка воткнута в галстук, натуральный в ней камень или искусственный, и так далее.
Это целая наука – читать текст, который не написан, не озвучен, но тем не менее преподнесен собеседнику.
Просьба продать «куриный конвейер» в Россию особого восторга у господина Кавасаки не вызвала, хотя лицо оставалось доброжелательным, уголки рта растянуты в приветливой улыбке: все-таки Ковтун был гостем, а законы гостеприимства на Востоке общеизвестны, тут умеют принимать чужеземцев, поить и кормить их, – впрочем, как и подсыпать в еду яд.
Словом, Кавасаки принадлежал к людям, которых надо было обязательно разговорить, развернуть на сто восемьдесят градусов и постараться обратить в свою веру; задача трудная, но иного пути у Ковтуна не было, только этот. И никто ему – ни государство, ни друзья, прорвавшиеся во власть, не помогут, – даже обращаться бесполезно, осознание этого рождало внутри горькое чувство, какую-то немоту, которая глушила внутри все слова – все до единого, вот ведь как…
Тех, кто неосторожно обращается наверх, ныне бьют и плакать не дают, это стало законом. Все в обществе российском изменилось, расползлось, старые ориентиры сгнили, возникли новые, ранее неведомые.
Раньше властителями общества были умы, сейчас стали кошельки. Это также надо было учитывать в любом, даже незначительном разговоре с Кавасаки-саном.
Вечером Кавасаки пригласил гостей на ужин – отведать рыбных японских блюд, выпить сливового, гранатового и ежевичного вина – кому что понравится, полакомиться тушеным осьминогом, трепангами, похожими на больших гусениц, океанской зеленью, опасной рыбой фугу, десятком других кулинарных изысков, которых ни в Европе, ни в Москве не попробуешь.
За столом собрались русские, приехавшие с Ковтуном, немцы и несколько человек деловых японцев, готовых к расширению контактов с Москвой. Хотя вести, приходившие из России, настораживали их, – народ, живший в Советском Союзе ранее, переродился, и японцы, занятые делом, не знали, как к этому относиться – слишком уж все изменилось, старые приоритеты исчезли, многое сделалось непонятным. И наркотиками в России начали увлекаться, и СПИД объявился, а вместе с ним – десятки других плохих болезней, и мужики стали жить с мужиками, как раньше жили с женщинами, и бандиты, вооруженные боевой техникой, подобно воинским соединениям, возникли – эти люди могли дать бой кому угодно, даже регулярному войску…
Все это настораживало японцев, впрочем, настораживало, как они понимали, и самого Ковтуна – сосредоточенного, собранного, с вежливым и жестким лицом, не упускающего ни одной мелочи… Очень уж он был похож на самураев старой формации, живших на островах четыреста лет назад.
Если суммировать итоги первого дня, то арифметика получалась не в пользу Ковтуна – судя по Кавасаки и второму важному японцу Ниагаве, они пока все-таки не были готовы работать с русскими и на это у них, похоже, были свои причины.
Впрочем, о них они не говорили. Ковтун вел переговоры на английском языке, Кавасаки знал английский на уровне пятилетнего малыша, а вот помощник его, улыбчивый, очкастый, пахнущий хорошим парфюмом, был на высоте, знал английский, как родной японский. Посматривал Кавасаки на русского гостя с неким сомнением, иногда во взгляде его возникало и тут же пропадало что-то высокомерное, далекое, лишний раз свидетельствующее о том, что характер у этого господина непростой и вообще, человек он опытный, повидал многое, – позади осталась большая часть жизни, в которой было все, даже взрыв атомной бомбы…
Как сделать этого господина покладистым, развернуть в свою сторону, какие привести аргументы, чтобы он поверил гостям из России и не считал, что там, за морем-океаном, живут люди, похожие на медведей, мозги, сердце, глаза, способные познавать мир – это на втором, а может быть, и на третьем месте… Или даже на четвертом.
Всякое оборудование – это прежде всего деньги, которые Ковтун был готов отдать японцам, но островитян деньги, похоже, не интересовали вовсе, их беспокоило другое – не сгниет ли дорогой «куриный конвейер» где-нибудь в самой глубокой помойной яме Владимирской области? Русские ведь явно не справятся с ним.
Переговоры с Ковтуном Кавасаки решил продолжить. На всякий случай. С другой стороны, это казалось ему интересным. Просто интересным и все.
Ужин, конечно, был более раскованным, чем переговоры – шумный, пахнущий местными винами, в сопровождении японской музыки. На ужине Кавасаки расслабился, сделался более живым и доступным, улыбка не сходила с его лица, но это совсем не означало, что он может попятиться, изменить свою точку зрения.
Люди востока всегда считались загадкой, с ними нужно съесть тонну риса с креветками и выпить цистерну саке. Впрочем, саке здорово уступает русской водке.
Сидевшие за столом японцы внимательно поглядывали на Ковтуна, но никто из них на сближение не шел – любопытствующие быстро отводили глаза и делали вид, что, кроме сырой рыбы и соевого соуса, их ничего не интересует.
После шести тостов к Ковтуну подсел седой раскрасневшийся японец и вежливо приложил руку к груди:
– Простите, Ковтун-сан, можно задать вам вопрос?
– Конечно можно.
– Правда говорят, что все русские алкоголики?
– Ну как сказать… – Ковтун окинул взглядом стол, вздохнул, – он просто не сумел удержаться от сухого сожалеющего вздоха и поймал себя на этом. – Посмотрите на всех, кто сидит сейчас за нашим столом. Вон, с
