Сын Пролётной Утки - Валерий Дмитриевич Поволяев
– Вези, убивец! Много места не дам, но на одном поле попробуем рассыпать твой куриный порошок, – председатель преодолел себя и усмехнулся, – вдруг копченые куры вырастут? А, Палыч?
– Насчет кур сказать ничего не могу, но хорошее удобрение посеем обязательно.
Председатель часто и мелко, как-то по-ребячьи покивал, потом поскреб прическу и в глазах его неожиданно возникла тень сомнения, даже неверия, через несколько секунд он одолел себя, – это также было видно по его глазам, – и обреченно, будто узник Шлиссельбургской крепости, которому предстояло лишиться головы, махнул рукой:
– Ладно.
Когда Ковтун на своей собственной машине привез удобрения и начал ровно, аккуратно, как это делали жители на своих огородах, рассыпать по земле, червь сомнения все-таки доел председателя. Он задышал тяжело и, вспотевший, с измученным лицом примчался на поле, засемафорил сразу обеими руками:
– Все, стоп! Хватит! Довольно!
– Ну почему? Удобрения рассыпаны только в одном квадрате. Четверть поля всего… Почему хватит?
– Боюсь, Палыч, что этой четверти поля я уже лишился – она сожжена куриным пометом. Это же очень ядовитая штука – куриный помет, стопроцентный я-яд!
– Если класть в землю в чистом виде – яд. А в переработанном – великое удобрение. Вся Европа ест помидоры, выращенные на куриных удобрениях.
– Нет, Палыч, нет!
Председатель стоял непоколебимо, как дуб посреди поля, ни один листок не дрогнул на его ветвях, и в ту же пору ругал самого себя, Ковтуна, ни в чем не повинных кур и двух ворон, прилетевших из недалекой рощицы поглазеть на растрепанного ругающегося мужика и понять, в чем суть вопроса. В конце концов вороны поняли, что находиться тут опасно, и поспешили убраться в родные кущи и затихнуть там. От греха, как говорится, подальше. Не то, не дай бог, кричащий мужик этот начнет плеваться и размахивать руками… О-о, что тогда будет! Нет, воронам никак не хотелось стать свидетельницами конца света.
В итоге Ковтун понял: не сдвинет он председателя с места, не получится, дуб, он и есть дуб, порода очень твердая, – и опустил руки. Это означало – он смирился.
– Ладно, будь по-твоему, – проговорил он тихо и печально и погрузил неизрасходованные мешки в багажник машины. Хотел добавить еще несколько слов, которые мужики часто используют в спорах, – даже не умеющие материться, – но не стал, поскольку по предыдущей профессии своей, военно-дипломатической, был вежливым человеком…
Председатель, заметно повеселев, хлопнул ладонью о ладонь и, подтянув штаны, не державшиеся на отощавшем крестце, велел засеять оставшиеся три четверти поля обычным овсом с обычным набором удобрений, купленных в соседнем райцентре, коим являлся знаменитый Сергиев Посад, за цену, втрое превышавшую цену куриных удобрений…
Впрочем, Ковтун давал ему удобрения бесплатно, ничего за них не брал, ни копейки…
Чудеса начали совершаться через несколько дней. Четвертушка овсяного поля, по которой с задумчиво-начальническим видом ходили грачи, вдруг зашевелилась, заиграла, будто хотела стряхнуть с себя некие оковы, и дружно, буквально в одно утро, взошла.
Подивившись солнцу, чистому небу, крепкому духу тракторного взвара, стремительно двинулась в рост.
А семена овса на не удобренных трех четвертях поля не думали даже еще шевелиться, вообще чувствовали себя неудобно в плохо согретой земле, побаивались чего-то и взошли много позже удобренного угла. Лицо председателя колхоза сделалось задумчивым, а рот согнулся в скорбную дугу – он не верил в собственный промах, не должен был так лопухнуться… Неужели он совсем того, тю-тю, потерял нюх? Это что же – старость стучится в его ворота?
Нет, в это он никак не хотел верить.
Урожай, который он собрал с «куриного» куска поля, был много выше, чем с овсовой площади, посеянной рядом, председатель скреб ногтями затылок и виновато морщил лоб:
– Это надо же так лопухнуться, – покачал головой, признаваясь Ковтуну: – Это все оттого, что в наше время мало кто может точно сказать, сколько будет дважды два. Хотя есть верный ответ в российском капитализме…
– И сколько же будет дважды два? – серьезно поинтересовался Ковтун.
– Если по правде, то четыре, оптом – три, а по безналу – пять.
Ковтун отнесся к такому раскладу с восхищением, хотя, честно говоря, ему было грустно, в висках даже забились тонкие печальные колокольчики. Такая арифметика может родиться только в мозгах человека, которого загнали в угол. С другой стороны, люди с такой внутренней конституцией, с жестким, впаянным в тело стремлением к свету, не пропадают, выживают – и председатель выживет обязательно.
Людей, подобных ему, Ковтун встречал в жизни много раз, присматривался к ним и отчетливо понимал, что из любой волчьей ямы они способны выкарабкаться.
Но потрясение у господина Кавасаки было еще большим, чем у Ковтуна. Произошло это, когда он приехал в Россию. Настороженный, внутренне собравшийся в кулак, как спортсмен перед олимпийскими соревнованиями, облачившийся в непробиваемый кокон… К лицу японца была припечатана улыбка, которую сам Кавасаки считал доброжелательной, теплой, но Ковтун хорошо видел, что улыбка эта была неверящей… Король «куриных заводов» Японии все еще не верил ни России, ни людям ее, ни тому, что из затеи Ковтуна получится что-нибудь путное.
Когда Кавасаки прибыл в Недюревку, лицо его неожиданно одрябло, сделалось растерянным – огромная бочка-компо стояла на русской земле, как могла бы стоять на земле любой другой державы – японской, американской, сингапурской или немецкой, выдавала качественный куриный перегной, процессом управляла молоденькая девушка-оператор с васильковыми глазами и веселыми конопушинами на носу; недавно из этой печки был вытащен очередной спекшийся пирог и ссыпан в биг-бек.
Господин Кавасаки пожелал заглянуть в мешок с сыпучим пирогом.
Растерянность, возникшая на его лице, усилилась, на щеках задрожали обрадованные и одновременно неверящие тени, потом сползли вниз. Переводчик, находившийся рядом, похоже, никогда не видел патрона в таком состоянии, поспешно шагнул к нему, желая помочь, вот только в чем помочь, он не знал, – замер на несколько мгновений. Кавасаки решительной рукой отодвинул его в сторону, постоял у огромного белого мешка, сшитого из прочного синтетического материала… Мешок был уже запечатан – его приготовили к отправке.
Кавасаки решил дождаться момента, когда бочка-компо выдаст очередную порцию, хотя понимал, что ждать придется долго… Но в промежутке можно сделать много других дел.
– Ковтун-сан, – обратился он к Ковтуну, помял пальцами воздух, – качество удобрения всегда зависит от качества помета…
– Это я знаю. – Ковтун даже зажмурился, на мгновение представив, что может быть, если хотя бы один раз не покормить птиц. А их – двести пятьдесят тысяч… Море, армия. Кормят кур четырнадцать раз в
