Сын Пролётной Утки - Валерий Дмитриевич Поволяев
Но стоило только стряхнуть с хребта досадный горб, как рождалась новая забота и опять с Крымом ничего не получалось. Внутри возникало какое-то горькое скорбное чувство – это что же оказывается: мы сами себе в этой жизни не принадлежим?
Получалось, что так. Но чувство это очищающее было, как правило, недолгим, его сминали заботы, которые наваливались на Горохова кучно, – даже дыхание некогда было перевести, внутри все было сплющено, сдавлено, изредка в ушах возникал стук сердца и тут же пропадал… Годы девяностые были трудными, неуемными, наполненными никчемными героями, зло переливало через край, на журналистов нападали, их убивали, хотя раньше такого никогда не было, но, видать, с новыми временами пришли новые правила жизни, убить журналиста для определенного круга людей стало делом доблести, и они брались за исполнение очень охотно.
Мир, кажется, перевернулся. В переустройство его включились и афганцы… В работе этой непростой и, как потом оказалось, такой же кровавой, что и сама война, Горохов не захотел принимать участия, пристроился к одной частной, не шибко богатой газете и тихо поплыл в старость.
В собственную старость… В этом плавании он сейчас и находится.
Огромная кавказская кепка, подаренная ему Муслимовым, сохранилась до сих пор – украшает домашний кабинет Горохова, она такая большая, что занимает половину стены, успешно соперничая с книгами. Настоящее произведение пошивочного искусства. Жаль только, что в этом «произведении» нельзя выйти на улицу и продемонстрировать красоту драпа, который когда-то выпускали специально для головных уборов, очень жаль…
Как Ковтун обошел японцев
Чем заняться в жизни после армии, Владимир Ковтун не знал, долго думал над этим, но решения не принимал… Потом повесил в широкий в кости, нарядный от лака старый гардероб форму с полковничьими погонами и боевыми орденами, заработанными в Афганистане, и в этот момент неожиданно понял, что нелепая фраза, рожденная в Герате либо в Джелалабаде, не так уж и нелепа, как тогда казалась: «Под лежащего офицера портвейн не течет»… Да, не так уж и нелепа… Надо действовать. Иначе денег скоро не только на портвейн и постную овсяную кашу не будет, а и на обычный простой хлеб.
Он поднялся и поехал в Александров.
Городок этот тихий хоть и находился недалеко от Москвы, а земля здесь была уже не московская – владимирская, и приписан Александров был к Владимирской губернии. Городок славный, старинный; Иван Грозный правил из него Россией целых семнадцать лет – до той поры, пока не наступило время вернуться в Москву.
От причастности к делам великим той поры небо над кремлем Александровской слободы имеет седой цвет. Говорят, в память об Иване Грозном.
Как всякий военный человек, – даже в мирной, сугубо штатской жизни Ковтун продолжал оставаться военным, – он хорошо понимал, что прежде чем заняться каким-нибудь новым делом, надо провести глубокую разведку: чего это за пища, что на нее намазывают и как действуют дальше – жарят, парят, варят, коптят, вялят, крошат, лущат, обсыпают мукой или поступают по-иному – растворяют, например, в воде и уж после всего этого говорят «А» или «Б», либо, допустим, «Ц»? А уж дальше просят деньги на возведение крыши или на покупку тачки, либо же бери выше – суют в задний карман брюк стопку купюр на приобретение завода.
В деревне Недюревке – это километрах в двенадцати от Александрова, – когда-то процветала птицефабрика, но потом наступили времена незабвенного царя Бориса Николаевича и фабрика приказала долго жить: стены разобрали по кирпичику местные жители, трубу уволок какой-то любитель высотных сооружений, такие же любители казенных интерьеров посшибали двери, окна, потолочные балки – что приглянулось, то и растащили по дворам, даже шурупы, на которых держались казенные полки в бухгалтерии, повыкручивали, решив, что нечего оставлять их тому, кто придет потом на фабрику и начнет ее восстанавливать.
А может, деревенские мыслители просто не верили, что когда-нибудь из груды мусора, украшенного несколькими кучками желудочного продукта (в деревне обитали большие мастера, умевшие превращать какой-нибудь цветущий уголок в сортир – чтобы «жопа нюхала цветы», как у Есенина), можно соорудить дом или завод.
Хотя птицефабрика кормила не только деревню, но и весь район, давала работу и обеспечивала зарплатой, снабжала почти бесплатными яйцами все без исключения семьи. А семьи эти, избалованно раскормленные в советском прошлом, обошлись с кормилицей очень по-ельцински.
Ковтун верил, что фабрику восстановить можно, ни мусор, ни три заботливо оставленные любительские кучи его не смущали.
Надо было добывать деньги, путь по этой части он предпочитал один, проверенный – взять кредит в банке.
Он обошел более ста банков, клерки при виде его – большого, двухметрового роста десантника, с просительной улыбкой и надеждой достучаться до этих людей, от которых ничего не зависело, но гадостей они могли сделать много, в грузовик не вместится, лишь ерничали да похмыкивали – веселились, словом.
Наконец один банк решился выделить кредит – под двадцать один процент годовых, с этими деньгами Ковтун и начал работать. Набрал людей, очистил территорию, задумался о возведении стен фабричных и о том, какое должно стоять в них оборудование.
Ну, со стенами все было понятно, у них один принцип – стоять вертикально и не падать, а из чего эти вертикали будут сотворены – вопрос номер два, зависит от кошелька; с оборудованием дело обстояло хуже…
В советскую пору в одной только Московской области, например, работало 278 птицефабрик, – при Борисе Николаевиче не осталось ни одной. От оборудования, новейшего по той поре, даже гаек не нашли – все растворилось в деревенских хозяйствах. Где взять производственную цепочку, из каких составных частей слепить и создать «куриный поток», от проволочной клетки до упаковочной машины, которая ставит на яйца штамп «Сделано в Недюревке» и укладывает «фрукты» в коробки?
Оборудования такого не было, куда ни кинь взгляд, в любую сторону России, на просторы любой губернии – ничего не найдешь. Пусто. Не было «куриных потоков», ни старых, ни новых – ник-каких.
Пришлось обратить взгляд в Европу, а когда и с Европой, в частности с Голландией, ничего не получилось – на Японию. «Край краев земли», как оказалось, тоже любит иногда лакомиться свежими куриными «фруктами», как говорили в начале прошлого века, а еще более – разными
