Сын Пролётной Утки - Валерий Дмитриевич Поволяев
– На кухне, в ящике с картошкой лежит.
– В ящике с картошкой, – передразнил его Муслимов, – хорошо, что не в ведре с мусором. Автомат всегда должен быть с тобой, это же твое личное оружие.
– Извините, товарищ старший лейтенант! – виновато, хотя и не чувствуя за собой никакой вины, проговорил Абдула.
Был он худой, с гибкой школярской фигурой, очень проворный – ну как рыба в Амударье, по-мальчишески любознательный.
– Больше не буду, Абубакар Мамедыч. – Абдула отдал честь, приложив руку к непокрытой голове.
– Детский сад! Ты хотя бы панамку на макушку натянул. – Муслимов покачал головой, сплюнул себе под ноги и пошел в дом.
Впрочем, он не относился к числу людей, которые могут сердиться по-настоящему. В недавнем прошлом он был директором школы, любил горластый, драчливый и смешливый народ, в классах, особенно в старших, старающийся занять последнюю парту, и считал Абдулу обычным учеником, лишь тем отличающимся от старшеклассников, что на плечах у него были погоны.
– Мэх, Абдула-ака! – хмыкнул старший лейтенант, исчезая за дверью, уводящей в дом.
Хоть и было Абдуле, недавнему призывнику, всего девятнадцать лет, а разведчики, занимавшие этот особняк, величали его «акой». Ака – значит, старший, мудрый, опытный, авторитетный, заслуженный, седой, наделенный властью – уважаемый, одним словом.
Вскоре приехал Батя – командир авиационного полка Павлов, большой, закопченный солнцем до африканской коричневы, в выгоревшем до белой серебристости комбинезоне, с которым Горохов пару раз летал на разведку караванных путей, обнялся с именинником, протянул ему коробку с термосом – подарок…
У себя в вертолете он держал точно такой же термос, чтобы иногда смачивать в чудовищной жаре горло под огнем душманских пулеметов где-нибудь в Пандшерском ущелье или в горном проходе Тура-Бура…
– Держи. – Павлов крепко тряхнул Горохову руку, расти большой, не будь лапшой! Так у нас в детстве говорили… Кто придерживался этого правила – выбился в люди, а тот, кто… – Павлов неопределенно приподнял одно плечо, – в общем, пусть второй случай будет исключен сам по себе.
Был Батя полковником, много летал, дважды его представляли к званию Героя Советского Союза и дважды не дали – за то, что Виталий Егорович Павлов умел защищать своих подчиненных и отстаивал свою точку зрения. Иногда это делал резко и даже очень резко, а чиновникам, любящим свои лампасы, это не нравилось.
С Батей прибыл его замбой – заместитель по боевой подготовке, майор, который только что получил орден Красного Знамени и через неделю собирался улететь в Москву – его переводили работать на вертолетный завод летчиком-испытателем; дальше в течение пятнадцати минут собрались все остальные – командир группы разведки Демин, Логинов по прозвищу Рыжий Майкл, Вадик Крохин, представитель писательского мира Ким Селихов, давний приятель «новорожденного», присоединился Абубакар Мамедыч, который вместе с Абдулой все время хлопотал по хозяйству и постоянно куда-то отлучался по делам…
Совсем недалеко, на соседней улице, продолжали реветь танковые моторы, грохотали траки, раздавалась стрельба, но собравшихся это словно бы не касалось совсем, они находились на другой территории, отдельной, расположенной, – вот ведь как, – вне войны.
Район, в котором разведчики снимали особняк, был тихий, благополучный, душманы сюда заглядывали нечасто, хотя и заглядывали – всякое, в общем, бывало.
Оглядевшись, Горохов подивился тому, что в доме было много оружия, гранаты-лимонки тут использовались, как столовая тяжесть, применяемая на кухне, на веранде, в обеденном зале: очень милое и нужное это дело – придавить гранатой стопку салфеток, чтобы их не растрепал сквозняк, либо тремя-четырьмя лимонками придавить крышку, под которой в соусе, налитом в дюралевую емкость, отмокает шашлык, тяжестью этой можно забить пару гвоздей на столе, где отслоился кусок фанеры… Взрыватели из гранат все равно вывернуты, так что грозное оружие было таким же безобидным, как и пара кирпичей, валяющаяся на дороге.
Бутылки с шампанским – два увесистых огнетушителя, – сунули в бассейн, чтобы охладились хотя бы малость, хотя вряд ли содержимое сумеет стать желанным напитком из ресторана, когда от вкусного холода во рту что-то остро, очень аппетитно и нежно щиплет нёбо и за одним бокалом, не отрываясь, хочется выпить другой…
Обязанности тамады взял на себя Ким Селихов, он находился в Кабуле по делам Союза писателей, – улыбчивый, хорошо знающий здешнюю литературу, помогал ставить на ноги толстый журнал, который предполагали издавать здесь на языках дари и пушту.
А без увесистых журналов, как известно, литература не существует, ее просто нет и всякая толково написанная книга, если она не опубликована в толстом издании, бывает ведома только автору да его нескольким соседям по лестничной клетке, и все – на этом круг читателей обрывается. Спасение бывает сокрыто в литературных журналах, они популярны везде… Будут популярны и в Афганистане.
Председательствовать Киму приходилось часто, в Союзе писателей на улице Воровского он занимал высокую должность, поэтому, усевшись во главе стола, он постучал ножиком о край стакана:
– Начнем, товарищи!
Председательствовать Ким мог где угодно, в любой конторе, на любом заседании, – и касающемся закупки конины в Башкирии для московских гурманов, и в обсуждении запуска в космос двух черепах, чтобы понять, как невесомость будет действовать на их панцири – треснут костяные нахлобучки или нет? – и на симпозиуме, обсуждающем рождаемость детей: не слишком ли много времени проводит ребенок в утробе матери, нельзя ли этот срок сократить до шести месяцев, чтобы побыстрее закончить войну в Афганистане и так далее, – Ким умел вести диалог с любыми представителями рода человеческого…
Горохов дружил с ним много лет и любил этого человека, таких ребят, как Селихов, в Москве больше не было, – Ким всегда мог прийти на помощь, прикрыть зонтом, если над головой начинал капать ядовитый дождь, а в случае, когда острую внутреннюю боль надо было поправить стопкой холодной сорокаградусной, мог помочь и в этом… Дивный был человек!
Ким снова постучал ножиком по краю звонкого граненого стакана:
– Прошу записываться для выступлений.
Из большого магнитофона – душманского, взятого в одном из караванов, который вез в Кабул оружие (от каравана остались только верблюжьи уши, десяток мягких растоптанных галош, очень любимых погонщиками, да несколько головных уборов, для тепла набитых ватой), текла призывная музыка, за столом звенели вилки и ложки с ножами и, как всегда, шел оживленный многослойный разговор, словно бы собравшиеся люди не видели друг друга по меньшей мере полгода, соскучились, спешили поделиться последними новостями.
Начали с шампанского, начали неудачно – из первой же бутылки, так и не сумевшей охладиться в бассейне, перегревшийся напиток с такой силой всадил пробку в бетонный потолок, что в прочном материале осталась вмятина,
