Давай никому не скажем

— А вы сами этот чай пили?

— Ты мне тут не огрызайся. Недоволен — иди в другое место учись, где трюфелями кормят.

Я уже хотел ввернуть что-нибудь острое, но вдруг услышал за спиной робкое:

— А можно мне чай?

— Минуту, — процедила сквозь зубы Зоя Степановна, водрузив на стол новый поднос с чистыми стаканами.

Медленно обернулся на голос. Яна Альбертовна стояла совсем рядом, из небрежно заплетенной косы выбилась одна прядь, в уголках глаз черными кляксами засохла размазанная тушь. Плакала, что ли? Бросив на меня мимолетный взгляд, протянула руку за наполненным стаканом.

Посмотрел на ее запястье — тоненькое, как у подростка. И вообще она такая маленькая, хрупкая... Грудь сдавило чувство огромного всепоглощающего стыда, даже дышать стало трудно. Как я мог поспорить на нее? Пусть пьяный, пусть ляпнул, не подумав, но это не оправдание. Ни хрена же не оправдание!

— Не советую, те еще помои, — выпалил, сам того не ожидая.

— Что?

Она подняла на меня голубые чистые глаза, а я ощутил себя еще большей сволочью.

— Я про чай, — безразлично кивнул на стакан, надеясь, что она не умеет читать по лицам.

— Да я... — начала она, но так не вовремя нарисовался Горшок. Закусив губу, англичанка помялась и засеменила к окну, держа в одной руке стакан с чаем, а в другой — бутерброд.

— Чем кормят? Рассола нет? — гоготнул Стас, заглядывая за витрину. — Теть Зой, а есть че повкуснее для избранных, так сказать, персон?

— Это для тебя, что ли, Горшков? — заулыбалась буфетчица, зачерпывая половником дымящийся напиток.

Разогнав от ближайшего столика стайку возмущенных первокурсников, сели друг напротив друга.

— Ну что, Казанова, уже приступил? — подмигнул Стас, с жадностью впиваясь зубами в булку.

— К чему?

— Ну как, охмуряешь англичаночку, я смотрю? Это правильно. Месяц так-то это совсем не много.

Призрачная надежда растаяла как дым.

— А, ты про это. Я уже и забыл.

— А вот это ты зря. Я бы на твоем месте времени даром не терял. Ее же так просто пивасом и билетом в кино не разведешь, придется подсуетиться. Цветы там, конфетки, свидания, — с набитым ртом вещал Горшок, громко прихлебывая чай.

Англичанка стояла полубоком у окна и как птичка клевала бутерброд. Стараясь не рассматривать ее слишком уж откровенно, нехотя отвернулся. Черт, не была бы она преподшей... Ставка высока, но как бы не заиграться.

— Может, ну его на хрен? Что-то так влом всем этим заниматься, — осторожно закинул пробный шар.

— Ты че, Буйный, зассал? Уже сливаешься? Ну я так и думал, в общем-то.

— Ничего не сливаюсь, просто реально влом, — шар не зашел. Увы.

— Ты это, давай за свои слова отвечай. Или на вот, бери фломик, пиши прям сейчас на роже «трепло». Только крупно пиши!

— Не кипишуй, все в силе. Только давай помалкивай, ладно? — понизив тон, наклонился ближе к Горшку. — Чтоб никто о споре не знал, ни одна живая душа. Особенно девчонки. Если слушок пройдет, значит, стопудово от тебя, в этом случае спор аннулируется. У меня нет цели ее подставлять, да и себя тоже.

— Не вопрос. Я — могила. Мне самому интересно, чем это все закончится. И знаешь, что меня больше всего радует? То, что это не у меня сейчас часики тикают. Потому что надо быть либо безбашенным, либо идиотом на всю голову, чтобы решиться на такое, — стряхнув крошки со свитера, Стас довольно откинулся на спинку стула. — А ты есть будешь? — кивнул на мой сухпаек.

Отрицательно мотнув головой, задумался о том, в какое же дерьмо я ввязался.

Горшок с аппетитом уминал мой бутерброд, явно злорадствуя и ликуя, предчувствуя гарантированную победу.

Но пусть не радуется раньше времени, если я сказал, что сделаю — я это сделаю. Чего бы мне это ни стоило… И чем бы потом ни обернулось.