Заколдованный круг - Пентти Хаанпяя
В те времена в крестьянах жил еще этакий дух первобытного коммунизма, в том смысле, что они не вполне признавали частную собственность на леса. Они не считали преступлением рубить деревья, где попало, ибо дерево — творение рук божьих. Тогдашний хозяин начал строить этот дом из бревен, нарубленных в государственном лесу, хотя своего леса было хоть завались. Его вызвали в суд, хотя прямых улик не было. В доказательство своей невиновности хозяин должен был присягнуть перед богом, и он присягнул. Когда после этого ему случалось поссориться с женой, она кричала:
— Молчи! Посмотри на стены! Вот она твоя душа…
— Ну и пусть! Благодари бога, что у твоего мужа такая объемистая душа…
Объемистая душа покойного хозяина все еще согревала его потомство. Вот и теперь к ней прикасается легкая нога дочери хозяина, которая, покачивая бедрами, ступает по солнечным ромбам на полу. Красивая девушка! Патэ Тэйкка закинул ей словечко, но в ответ она только высокомерно усмехнулась. Ей ли точить лясы с каким-то бездомным бродягой, который! только благодаря их хлебу вырвался из пасти голодной смерти. Но Патэ Тэйкка заметил, что весенний ветерок и синева далеких гор волнуют кровь девушки. Она не чувствовала себя счастливой на этом одиноком хуторе. Она куда-то стремилась, хотела учиться, но ей стоило труда вырваться даже на одну зиму в народное училище. Отец считал, что женщина, в конечном счете, создана рожать детей. Неужели теперь даже этому нужно учиться в школе, тратить деньги на обучение? Навозные вилы, коровье вымя, чистка глиняных поилок — занятие намного интерес нее и полезнее, чем все эти пустые учения.
Есть у хозяина и сын, тоже напоминающий твердолобого быка, тоже серьезный, точно идол. Ему нетерпится стать хозяином, владельцем. В его словах часто проскальзывает мысль, что старому хозяину пора бы устраниться, исчезнуть, перейти на даровой хлеб. Сын хочет жениться и все-таки не женится: он считает, что прежде всего нужно иметь дом, хозяйство, если не это, то какое-нибудь другое. А старый хозяин придерживается мнения, что в доме Корпела места хватит и для невестки. Он здесь хозяин и останется им до тех пор, пока сможет шевелить хоть одним пальцем. Он не позволит растаскивать свое добро при жизни, но и в могилу его не заберет. Ждите! А потом живите, как хотите.
Сын предлагал продать этот дом в глуши и перебраться поближе к людям. А хозяин утверждает, что До неба отсюда так же высоко, как и в любом другом месте. Если сын думает, что где-то жизнь лучше, чем здесь, то пусть себе отправляется туда. Никто его не держит.
Да, парень уже делал попытку уйти из дому. Одно лето он был штрейкбрехером во время забастовки портовых рабочих. Он рассказывает об этом, как о подвиге: портовые рабочие якобы по указанию русских хотели сорвать экспорт леса, а он вместе с другими спас положение. За эту поездку парень узнал вкус водки, в нем пробудилась жажда жизни и путешествий. Его уже не удовлетворяло однообразное прозябание в глуши, в доме, где он не чувствовал себя хозяином. С большим трудом сыну удалось выклянчить у отца деньги, чтобы уехать в Канаду. Но через год он вернулся. Уехав, он избавился от однообразия жизни в глухомани и от сердитых взглядов отца, но в то же время остался без привычной работы, ясных указаний и накрытого обеденного стола. Он оказался ни на что не способным. Ему даже пришлось голодным торчать в очереди за бесплатной похлебкой. Научился ли этот человек понимать положение рабочего класса? Но разве бык может что-либо понять? Кроме того, от рабочих его отделяла пропасть: он был штрейкбрехером и наследником своего отца, который владел тысячью гектаров леса. Хутор Корпела на высокой горе оставался его прибежищем. Отец выслал сыну денег на дорогу, и он снова увидел родной дом и взгляд отца. Стоило ему теперь заикнуться о своих мечтаниях, как старый хозяин прерывал его:
— Ты уже побывал в земле обетованной! Эта прогулка обошлась мне в двадцать тысяч…
Но в парне жило большое желание стать хозяином. Видно, где-то в глубине души он начал сознавать, что без усадьбы Корпела грош ему цена. Однако причину своей неудачной поездки в Канаду он объяснял иначе: мол, финские коммунисты там совсем распоясались и не дают житья настоящим людям.
Патэ Тэйкка жил в доме Корпела уже несколько недель. Он ездил на лошади, работал с топором и лопатой. Получит ли он за свой труд что-нибудь, кроме еды и постели, — этот вопрос пока оставался открытым.
Вот уже и лето. Луга и пашни вокруг высокой горы и по ее склонам раскинулись большим зеленым ковром, расписанным грядами серого камня. Эти гряды точно памятники-монументы героическому труду и поту прежних поколений.
Патэ Тэйкка и хозяйская дочка сидят на траве под рябиной и болтают о том, о сем. Сердце этой девицы оказалось вовсе не стальным, и, чтобы растопить его, не потребовалось жаркого пламени горна. Она уже снизошла до разговоров с Патэ Тэйккой. Вокруг лесные просторы, необъятная синева небес, а на самом хуторе жизнь идет точно в глубокой тесной маслобойке: волей-неволей приходится общаться, и люди становятся знакомыми. И что из того, что Патэ Тэйкка забрел к ним, как голодный пес. Все-таки он человек новый, незнакомый, о котором можно воображать что угодно. Тем более, что ничего другого, более интересного, все равно не предвидится.
Небесный купол по-праздничному синий и высокий, каким он может быть только в самое прекрасное летнее воскресенье. Ласково дует ветерок. И так приятно видеть рядом девушку в цветистом платье. Все это словно по тайному сговору навевает мысль, что мир прекрасен и жить хорошо. Жить? Разве это жизнь? Нет, для него, Патэ Тэйкки, это не жизнь. Настоящая жизнь, словно могучая река, бурлит где-то далеко отсюда. А он испугался ее кипения, выполз на берег, забился в укромное местечко, где и сидит теперь, как пугливый зверек.
А может быть, Жизнь крестьянина и есть настоящая жизнь. Он работает, дышит свежим воздухом, крепко спит, ведет бесхитростное и спокойное существование. Радости деревенской жизни: сто, тысяча таких воскресных дней. Крестьянин, в конечном счете, сам себе хозяин. Ему не надо искать работу, не надо никому кланяться. Если он и терпит нужду, страдает от заморозков и засухи, то ему никогда не приходится быть у кого-то в подчинении. Он живет по собственному разумению. Он никогда не оказывается совершенно беспомощным в
