Заколдованный круг - Пентти Хаанпяя
Теперь он очнулся не от смеха, а от постукивания каблуков: хозяйская дочь уходила от него. Всей своей походкой, каждым шагом, даже колыханием юбки она словно говорила:
— Ну и спи, если нравится дремать и сидеть, словно набрав в рот воды, когда рядом с тобой дочь Корпела…
Ну а если путь того парня, добравшегося до министерского кресла, — только его путь, значит ли это, что каждый должен найти свою тропу? Разве не существует широкой дороги, большака, по которому тысячи людей могут вместе идти в новую жизнь?
Западный ветер летел над тайгой, неся на широких крыльях по небесной синеве белые облака.
Хутор Корпела на горе был словно маленький обособленный мирок. Серые жилы шоссейных дорог и оживленные судоходные артерии проходили стороной. То, что было там, за лесами и болотами, порой казалось очень нереальным, далеким, относящимся к другой планете.
В длинные летние дни Патэ Тэйкке казалось, что небо сжалось над ними в маленький стеклянный колпак: никто к ним не может прийти, никто не может уйти, ничего не может произойти.
Но все-таки кое-что произошло. В дом Корпела завернул путник, человек. На плече у него висело ружье, за спиной рюкзак. На нем была чистая выглаженная одежда, но на щеках топорщилась щетина, похожая на запыленную щетку. Трудно было угадать, кто он и почему путешествует. И об этом у него, конечно, спросили.
— Странствую по свету, странствую по свету! А сам я представитель многообразного рода человеческого, хотя и начинаю, как видите, обрастать шерстью…
Он отдохнул, порасспросил о тропинках и расстояниях, о характере местности, о рыбных местах. Затем поел, накупил пищи, сложил ее в рюкзак и ушел. Хозяин смотрел вслед ему из окна.
— Что за чудак? Но деньги-то у него есть. Ну вот, упал, раззява!
Перебираясь через каменную ограду, человек с рюкзаком поскользнулся и упал. Видно было, что он не может подняться. Пошли узнавать, что случилось.
— Кажется, ногу вывихнул, — сказал путник. — Попробуйте, друзья, дернуть ее.
С ноги стянули сапог. Хозяин и Патэ Тэйкка принялись дергать ногу. Человек давал советы, подбадривал, кряхтел и ругался. Голень поскрипывала, хрустела.
— Хорош, — сказал человек с рюкзаком. — За помощь положено благодарить, хотя она и причинила боль. Но сапог на ногу пока надевать нельзя и наступать на нее тоже нельзя, по крайней мере несколько дней. Придется просить вас, дорогой хозяин, отвести мне под лазарет какой-нибудь угол. Чертовы камни! Сколько лет пришлось пахарю объезжать их, ругать и таскать в кучу! Я думал, что теперь они уже ручные, культурные, и не опасался…
Так и пришлось этому человеку с рюкзаком отлеживаться в углу большого дома Корпела и распаривать ногу компрессами. Камень, покатившийся из-под ноги, и неверный шаг привели к тому, что этот человек сыграл немаловажную роль в жизни Патэ Тэйкки.
Случайность? Или, быть может, на все имеется предписание свыше? Вагон отцепляют, направляют на новые стрелки, прицепляют к составу, и он везет свой груз к станции назначения. Что в нем везут и куда — это уже вагона не касается.
Ночь, заполярная белая ночь. Мягкий свет, тишина, далекое посвистывание дрозда. Странный покой такой ночи не дает иногда спать даже уставшему человеку.
Патэ Тэйкка лежит на лавке и курит, а путник с больной ногой сидит на своей постели. Они беседуют. Пришелец только что пояснил в присущем ему шутливом тоне, что он устал от всей мирской суеты, от современных удобств, цивилизации, что он ищет здесь какую-то новую, первобытную жизнь и покой. Следовательно, он как бы запоздалый средневековый отшельник, странник, святой. Возможно, на его мощах будет когда-нибудь воздвигнут монастырь. Времена теперь такие, что нужны святые и монастыри. Переломное время, время разбитых иллюзий, истрепанных нервов.
Его голос звучал с какой-то странной саркастической хрипотцой, напоминающей шуршание крыльев птицы.
— Да, время такое и мир таков, — соглашается Патэ Тэйкка. — Только я думаю, что вся наша планета объята беспокойством, оно всюду, как воздух. Север тоже действует на нервы, во всяком случае бедняку. Мне довелось бродить здесь с пустым кошельком и налегке при весьма низкой температуре воздуха. Ни современных удобств, ни суеты, но покой не вселялся в мою душу. Мне кажется, что зимой здесь уже одна погода выведет непривычного человека из себя. Помню, я работал первую зиму в лесу и однажды высунулся из барака за дровами. Я имел неосторожность открыть рот, и от мороза у меня перехватило дыхание, как у грудного ребенка. Пришлось захлопнуть дверь, отдышаться, сжать губы и попробовать выйти снова. Тогда даже градусник примерз к лежанке, и американские часы в бараке начальства остановились. За точным временем приходилось ездить к соседям, закутавшись в три шубы. Рассказывали, что слова застывали на лету и висели в воздухе еще и на второй день — погода-то была тихая, безветренная.
— Мне думается, что никакой мороз не причинит моему телу такой боли, как причиняет душе внутренний, неестественный холод в цивилизованном обществе.
В словах пришельца уже не слышалось саркастической насмешки. Его взгляд был усталый, тяжелый, печальный…
— Значит, вы думаете, что здесь, в необъятных лесах, ничто не будет давить душу. Может быть. Здесь вдоволь простора и тишины. Если вы ищете себе что-то вроде курорта, то лучшего места, чем дом Корпела, вряд ли найдете.
— Нет, здесь я не намерен оставаться. Здесь чувствуется тысячелетний запах пота, видны следы слишком многих людей. Этот дом тоже в сетях: слышно, как сеть вздрагивает. Скажу, как змей в сказке: фу-фу, человечьим духом пахнет… Я не ищу недельного отдыха на загородной даче, а хочу пройти такой курс лечения, который, быть может, потребует всей моей жизни. Хочу отыскать место, где нет следов человечьих, и жить там, рыбачить, охотиться.
— Это заманчиво Во всяком случае сама идея. Такая жизнь может, в конце концов, оказаться настоящей. Но для меня это только мечта. Пока что я застрял в сети, здесь, в этой крайней ячейке. И нить, которая меня удерживает, — это абсолютная нищета…
Пришелец молчал.
— Для иной жизни, — продолжал Патэ Тэйкка, — эти места пока что непригодность. Всюду людские следы, всюду пахнет человеком. Слишком близко огромная сеть жизни и ее ячейки все разрастаются. Надо идти на север, дальше на север.
Пришелец все молчал. Его обросшее лицо казалось Патэ
