Злые духи - Евдокия Аполлоновна Нагродская
– Это не мое дело, меня это не интересует. Ах, уже половина седьмого, я велю подавать обедать.
Она встала и быстро вышла из комнаты, забыв запереть дверь.
От движения воздуха под лампой, словно умирающие мотыльки, слабо трепетали пестрые лоскуточки.
Леонид Чагин встал, подошел к столу и, посмотря на них несколько времени, вдруг тихо произнес:
– Тоже шевелятся. – И с улыбкой смешал их своей тонкой, нежной рукой.
* * *
– Я страшно люблю костюмированные балы, не маскарады, где под масками люди мистифицируют один другого, а именно костюмированные балы. Люди те же, вы их знаете, но с костюмом что-то вдруг изменилось в них, проявляются черты характера, которых раньше не было заметно.
Ремин говорил оживленно.
– Я люблю костюмы, мне кажется, что костюм может придавать человеку свои характерные черты. Один мой товарищ, очень скромный и вялый юноша, оделся мушкетером, и вдруг его движения, даже голос как-то изменились. Человек всегда актер в душе.
– Нет, – сказал Чагин, – я думаю, это сложнее, гораздо сложнее. Мне кажется, что у человека не один, а десять характеров. Соединяясь в один облик, который мы видим, эти характеры мешают друг другу проявиться в полной мере. Читали вы забавный рассказ Стивенсона «Доктор Джекил»? Вот там человек отделяет свое дурное начало в другого человека.
Это сложнее, гораздо сложнее, – провел он рукою по лбу. – Доктор Джекил был человек не сложный: у него было только два характера, а более сложный распался бы на десять, на сто частей, и по свету под влиянием волшебного разделяющего эликсира гуляло бы сто цельных примитивных людей, иногда ни в чем не похожих друг на друга. От этого борьба с самим собою, от этого противоречия, несоответствующие поступки.
Леонид говорил лениво.
Лицо его было освещено светом камина, только одно лицо, над спинкой кушетки, на которой он лежал, сложив руки под подбородком, а над ним, на стене, так же выделялось из тени лицо шевалье де Монгрюса с такой же скользящей улыбкой и длинным взглядом светлых глаз.
Ремин, ходивший по комнате, вдруг остановившись у камина, сказал:
– Дарья Денисовна, я нашел костюм для вашего брата. Вот! – указал он на портрет.
– Нет, нет, не надо! – воскликнула она поспешно, спуская свои ножки с дивана.
– Почему?
– Не знаю… Этот шевалье был такой негодяй… и потом его убили…
– Ты, кажется, боишься, Додо, что у меня есть скрытый характер негодяя и что он проявится? – расхохотался Леонид.
– Какие глупости!
– Решено, Алексей Петрович, одевайте меня Монгрюсом, а Додо его женой.
– Ты с ума сошел! Мне, блондинке, одеться в оранжевый атлас! – возмутилась Дора.
– Нет, нет, Дарье Денисовне пудреный парик и панье в зелено-желтых мушках, – весело воскликнул Ремин. – Я завтра нарисую картинку. Пастушку из Трианона. Невинная бержерка с черной бархоткой и розами, коротенькая юбочка – у вас очаровательные ножки, Дарья Денисовна.
– Но… но это будет банально, – слегка покраснела Дора.
– На всякой другой, но не на вас, – с увлечением перебил он. – Мушку на щеке в виде сердца, мушку на подбородке в виде бабочки. Я завтра нарисую вам костюм.
– Но я сговаривалась с баронетом одеться «ковбойкой», чтобы танцевать…
– Какой ужас! Ну какая вы мексиканка?
– Я надену черный парик.
– Ради бога, не делайте этого! Послушайтесь меня, – умоляюще заговорил Ремин. – Если бы вы знали, как мой костюм пойдет к вам! Вы знаете, что я его придумал для вас еще там, в Версале, я мечтал увидеть вас в этом костюме, это сама судьба!
Сказав это, он немного смутился.
– Ну, хорошо, я доверяю вашему вкусу.
Она поднялась с дивана, слегка растерянная, и щеки ее залил румянец.
– А кто же будет m-me Монгрюс? Я не хочу без m-me Монгрюс! – сказал Леонид, – Надо попросить m-me Вурм.
– Она тоже блондинка, – сказала Дора.
– Мы наденем ей черный парик!
– Но она будет в нем ужасна!
– Ничего, сойдет. Ах, вот кто бы был хорош в костюме этой эпохи – Варвара Трапезонова! – наивным тоном произнес он.
* * *
Это имя, сказанное как бы невзначай, как будто что-то изменило в атмосфере комнаты.
Дора быстро отошла от стола к окну и стояла там, чуть-чуть белея своим голубым капотом в сумерках комнаты.
Ремин остался неподвижно стоять у камина, частью освещенный красным пламенем, частью совершенно черный, словно существовала одна половина Ремина, материализованная каким-то медиумом, а другая половина витала где-то во мраке.
Что думала и чувствовала та другая половина, или она пока не думала, не чувствовала, не жила, и вся жизнь сосредоточилась в этой, освещенной багровым пламенем камина? На полулице было выражение печали и легкой боли.
Один Леонид остался в той же позе, с руками, сложенными под подбородком, и та же легкая улыбка скользила по его губам.
И так же за его спиной улыбался шевалье де Монгрюс.
* * *
– Madame, est servie![11]
Лакей в полосатом жилете прерывает эти чары.
Былая, неясная фигура опять та же Дора, правда, немного надутая, немного недовольная.
Половина Ремина возвращается к нему, и он, улыбаясь, подает руку хозяйке, Леонид, поднимаясь с кушетки, весело и наивно говорит:
– А вам мы с Дорой придумаем костюм, и вы должны повиноваться нам.
* * *
Дора, против обыкновения была, не в духе и сидела, облокотившись на стол и следя за струйкой пара над самоваром.
Ее бледно-голубое полуплатье, полукапот, обшитое горностаем, бледнило ее розовое лицо.
Ремин, разговаривая с Чагиным, взглядывал на нее, удивленный ее молчанием.
В эту минуту она имела вид огорченного ребенка, и ему хотелось шутливо взять ее за руки и спрашивать:
– Кто обидел мою девочку? У-у, гадкий! Побьем его!
«Почему она мне всегда кажется ребенком? Ведь она на год старше своего брата. Да что с ней сегодня? Кто ее обидел? Серьезно, мне хочется побить этого человека», – думал Ремин.
– Додо, а я придумал костюм для Алексея Петровича: он оденется флорентийцем эпохи Возрождения, – говорил между тем Леонид.
– M-м, да, это красиво, – сказала Дора, продолжая смотреть неопределенно, но теперь она смотрела на стену, словно ее очень интересовал рисунок гобелена, представляющий смерть Гиацинта, рыдающего над ним Аполлона, бегущих в отчаянии нимф, летящих голубей, тушащих факелы амуров, одним словом, весь жеманный хаос гобеленовых рисунков того времени.
– Это невозможно – у меня борода, – сказал Ремин.
– Бороду можно сбрить.
– Для вечера? А потом ходить в ужасном виде, пока она отрастет.
– Зачем? У вас такой красивый рот, и вам совсем не идет борода. Это такой глупый обычай – отпускать бороды, это
