Злые духи - Евдокия Аполлоновна Нагродская
Тамара вдруг поднялась, бледная как полотно, с широко раскрытыми глазами. Ремин в испуге тоже вскочил.
– Тамара Ивановна, что с вами?
– Ничего, ничего, – забормотала она, опять опускаясь на стул. – Garçon, un siffon[10], – приказала она слегка дрожащим голосом.
– Что с вами? – повторил свой вопрос встревоженный Ремин.
– Ничего, просто выпила лишнее, – ворчливо сказала она, сдергивая с головы шляпу и вытирая надушенным платком вспотевший лоб.
– Не выйти ли нам на воздух?
– Э, пустяки. Хмель от содовой сейчас пройдет. Эге! Посмотрите-ка, Ленька Чагин! Чего его сюда принесло? Добродетель ночью по Монмартру шатается.
Ремин быстро оглянулся, и его глаза встретились с насмешливыми глазами Чагина.
– Вот так неожиданная встреча! Алексей Петрович и Тамара Ивановна – странная комбинация, – улыбнулся он, здороваясь и подсаживаясь к столу.
– Чего же тут странного? Захотели и пришли. Мы люди не добродетельные, и если сидим ночью в кабаке, так ничего удивительного нет, и не будет ничего удивительного, если в худшем месте найдемся, а вот как вы-то здесь оказались? – насмешливо спросила Тамара, откидываясь на спинку стула и закладывая пальцы в проймы жилета.
– Ах, как бы мне хотелось подняться в вашем мнении и сказать, что я кучу́, но должен сознаться, что возвращаюсь от профессора Лекомба, который живет, как вам известно, здесь поблизости, и я зашел сюда съесть сэндвич и выпить чаю, так как Дора уже вернулась от Парду и спит.
– Да, я проводил Дарью Денисовну домой часа полтора тому назад, – сказал Ремин, и счастливое ощущение опять охватило его при воспоминании о Доре, и он с нежностью посмотрел на лицо Леонида, напомнившее ему очаровательное личико.
– Спасибо. Меня немножко мучила совесть, что я отказал Доре сопровождать ее, она так хотела, чтобы я ехал с ней. Но я не терплю этих сборищ m-lle Парду, – сказал он с брезгливой улыбкой.
– Шокируется ваша добродетель, – расхохоталась Тамара злым смехом.
– Представьте, да, – уронил Чагин. – Я не люблю суррогатов, а это суррогат веселого дома. Если бы мне захотелось подобной компании, я пойду в такое место, где уж совсем не надо стесняться, а при сестре и при дамах из общества я на это не решусь. Если им не стыдно, так мне неловко.
Тамара качалась на стуле и, кривя губы, сказала:
– О, добродетель!
– Я, конечно, принимаю название добродетели не за похвалу, так как в вашем лексиконе добродетельный – значит глупый, неразвитой, отсталый.
– Или лицемер! – выпалила Тамара.
Леонид посмотрел на нее и заговорил спокойно:
– Мне сейчас вспомнился один анекдот, который мне рассказывал мой зять Степан Лазовский. В городишке, где стоял их полк, был клуб. Этот клуб ежедневно посещала одна дама, по имени Поликсена Варваровна Струнка. Ежедневно она играла в карты, тогда как дамам разрешался вход в клуб только по четвергам и воскресеньям. Пробовали заставить г-жу Струнку подчиниться этому правилу, но напрасно.
«Ну какая я дама, – говорила она, – я сама имением управляю и сигары курю».
В провинции за картами очень бранятся, и Струнка потребовала, чтобы ругань была воспрещена. Мужчины возмутились и объявили, что не желают лишать себя свободы слова в те дни, когда не бывает дам, а если Струнке это не нравится, пусть ходит в дамские дни или убирается.
Гордая дама не убиралась, и старшины клуба вынесли такой вердикт:
«Г-жу Струнку считать дамой по четвергам и воскресеньям, а в остальные – мужчиной».
– Что вы, Чагин, хотели сказать вашим анекдотом? – слегка побледнев, спросила Тамара.
– То, что я никак не могу понять, по каким дням мне считать вас дамой. Женщина может быть и резкой, и бестактной в отношении мужчины – он будет терпеть, но мужчина очень рискует, позволяя себе это. Что я прощу женщине, того не прошу мужчине.
Леонид говорил совершенно спокойно, с интересом вглядываясь в Тамару.
Тамара поминутно менялась в лице, и в эту минуту Ремину она показалась другой. Может быть, тоже русской бабой, в то время, когда она скачет на хлыстовском раденье, – это не противоречило первому облику и характеру: и то и другое в русской душе мирно уживается бок о бок.
Тамара сделала над собой усилие, отвела глаза от лица Леонида и заговорила глухо, но довольно спокойно:
– Раз навсегда, Чагин, знайте, что я никогда не играю мужчины. Я ненавижу и презираю мужчин!
Я женщина, и считаю, что женщина только тогда будет счастливой и свободной, когда мужчина перестает существовать для нее.
Не физическая слабость, не социальные условия делают женщину рабой, а ее страсть к вам, мужчинам.
Та страсть, что влечет мужчину к женщине, страсть покорить и уничтожить – не страшна, страшна женская страсть, – покоряться и уничтожаться – отдавать себя в рабство. Есть и мужчины с женскими свойствами, и ими владеют женщины, лишенные этого проклятия!
– Вы очень бестолково говорите, Тамара Ивановна, – сказал Чагин, но Тамара, не слушая его, продолжала:
– Я не жалею женщину, когда ее бьет мужчина, я не жалею женщину-рабу, так ей и надо! Пусть терпит за свою собачью привязанность. Новую женщину вы не удержите! Она выкинет вас, как ненужный балласт!
– И наступит царство амазонок?
– Наступит царство равных.
– Откроются дома терпимости для женщин? – спросил Чагин. Его лицо теперь было совершенно просто и даже наивно, и выражало искренний интерес наблюдателя.
Тамара слегка запнулась, но потом с азартом крикнула:
– Да! И это будет лучше! Не будет женщина держаться за случайно посланного ей судьбою мужчину, но это будет «пока».
Пока, говорю я вам, она не выкинет совершенно мужчину из своего обихода.
– Тамара Ивановна, должен же я вам задать тот обыкновенный вопрос, который задается в этом случае: «А продолжение рода человеческого?» Или вы мне ответите, как герой «Крейцеровой сонаты», – а пускай его прекратится?
– Нет! Читали вы об искусственном разведении собак и лошадей? Ну вот, – пусть каждая женщина родит по одному ребенку – это будет повинность.
– Девочек будут оставлять, а мальчиков топить?
Тамара вспыхнула:
– Чагин, я не желаю слушать глупостей!
– Да нет, нет, – совсем по-детски искренно сказал Чагин. – Право, я не смеюсь, мне интересно ваше мнение.
Ремин посмотрел на Леонида, думая заметить насмешку на его лице, но никакой насмешки не заметил, лицо его более, чем когда-нибудь, напоминало лицо Доры.
– Топить никого не будут. Все со временем будет как следует. Прощайте, поздно. – И она хотела встать.
– Погодите, погодите, – торопливо схватил ее за рукав Леонид, – а что делать при этом строе нам, мужчинам?
– А черт с вами – справляйтесь, как
