Рецепт любви. Жизнь и страсть Додена Буффана - Марсель Руфф
Дарданьи! Наконец-то! Он не без труда покидает почтовый экипаж, рассеянно озираясь вокруг. Где находится дорога в знакомый ему Вернье? Он идет вперед, не замечая ни холмов, ни каштановых деревьев вокруг замка. Вдалеке Альпы тянутся нежной голубой линией, которую, словно бутоньерка, пронзает устремленный в небо блеклый призрак зубьев Оша. Городок немаленький. Он бредет по нему, тяжело дыша, завидуя виноделам, беззаботно потягивающим вино на террасах трактиров и не знающим треволнений, способных вызвать в душе удовольствие от полученного приглашения. Наконец он ориентируется на месте. У последнего дома он поворачивает налево: дорога – и это, безусловно, дорога в Вернье – дышит простором, этой безлюдной, светлой и пыльной легкостью приближающегося лета.
Он останавливается, чтобы перевести дух. Никого. Какое облегчение! Он пришел. Он вел себя как герой. Но теперь приключение окончено, потому что незнакомка не пришла на назначенную встречу. Внезапно промелькнула мысль, что, возможно, его просто разыграли. Но шутники своего не добьются: им назло он будет только рад выдавшемуся путешествию. Он сядет в одиннадцатичасовой дилижанс в Юра, и тогда у него будет время отведать в Шулли фрикасе из кур, которое умеет готовить только матушка Никле. А какое вино, свежее, мягкое, он отведает в Сатиньи!
Освободившись в мгновение ока от своих любовных переживаний, он стал заново открывать для себя очарование этой прекрасной равнины, которая простиралась мягкими волнами от виноградников до деревень, от лесов до оврагов, до самой Юра, до сурового и надменного Салева, растворяясь в свечении невидимого Женевского озера.
Теперь он шел спокойно, не спеша, взяв под ручку свою старую и верную подругу: беспечную праздность. Справа поле кормового клевера, напоминающее собой растекшееся пятно раздавленного прозрачно-бордового, выгоревшего винограда. Слева мшистая ограда парка, которая резко обрывается и тут же сменяется небольшой тропинкой, отделяющей его от океана белокурой пшеницы.
Дойдя почти до конца ограды, Доден резко останавливается, ноздри раздуты, глаза как блюдца, брови вздернуты, все лицо словно парализовано от внезапного ступора. Его рука, поднятая, чтобы вытереть пот со лба, так и застывает в воздухе, и только живот, выступающий между открытыми полочками сюртука, то и дело подпрыгивает от толчков, выдающих биение его сердца.
Из-за угла среди беспорядочного облака листвы только что вынырнул кончик носа, затем появился глаз, потом белокурая прядь волос, и вот уже чей-то профиль смотрит на дорогу. И вскоре появляется очаровательная головка в окружении безумных золотых завитушек, юное угловатое тело, рука, отведенная слегка назад, изящно держит под уздцы лошадь, запряженную в фаэтон бледно-голубого цвета. Два блестящих смеющихся глаза и распахнутый в улыбке рот, в точности отражающий округлившиеся от удивления глаза гурмэ, внезапно озаряют собой слегка неловкую ситуацию. Чья-то маленькая рука хватает его окаменевшую руку и тащит в сторону повозки, которая стоит уже рядом с ним. И вот он, прижатый к узкому сиденью фаэтона, на самом деле оказывается прижатым к содрогающемуся телу, о котором можно было только мечтать!
Он вспомнил это лицо сразу, как только увидел его выглядывающим из-за листвы. Теперь, рассматривая его украдкой, поскольку он не осмеливался откровенно повернуть голову в ее сторону, он вспомнил те обстоятельства, при которых познакомился с ней. Не так давно он был приглашен в уютный дом старых друзей в Босси, где и был представлен молодой вдове, мадам Полин д’Эзери. С воспоминаниями о ней в его наивысшей степени гастрономической памяти всплыли и воспоминания о тушеном кабанчике… Находясь в прекрасном расположении духа, в тот день он лирически рассуждал о непреложных правилах приготовления дичи, о волшебной силе ее ароматов, о соках ее мяса, которые идеальнейшим образом сочетаются с букетами бургундских вин. Он был воодушевлен, подбирая самые возвышенные, самые поэтические определения, и еще тогда заметил – а потом благополучно позабыл, – что мадам Полин д’Эзери с особым, даже, так сказать, возбужденным вниманием слушала его речи. И он вспомнил эти очаровательные детские глаза, наполненные метафизическим блеском.
Лошадь неслась трусцой по равнинам Руссена. От сильных ударов их коленки стукались друг о друга, их тела то и дело падали одно на другое, и Полин ни в коей мере этого не смущалась. Прядки ее волос то и дело касались щеки блаженного гурмэ, чья тревога нарастала с каждой минутой. Как подобало вести себя в подобном случае? До сих пор среди завоеваний мэтра были исключительно женщины, в чьей чести невозможно было усомниться ни на секунду, но для покорения которых не требовалось слишком изысканных манер. Будь он рядом с модистками, мещанками, горничными или танцовщицами, которые сейчас всплывали в его памяти, он бы обнял их за талию и вскоре после этого поцеловал в шею за ушком. Но как восприняла бы Полин д’Эзери, сколь бы сильной ни была ее увлеченность, этот гусарский жест? Может, был какой-то особый способ сорвать этот плод? Но какой? С другой стороны, если мадам д’Эзери с самого начала была настроена крайне решительно, как позволяли думать ее письма, каково будет ее мнение о его бесхитростности и сдержанности? Благочестивый Доден-Буффан, больше разбирающийся в столовых приборах, нежели в женских сердцах, даже не подозревал, что Полин д’Эзери уже давно позабыла о смущении и, будучи натурой решительной, свободной и чувственной, придумала для себя новое увлечение – покорить «прославленного человека». Она чувствовала в нем жадность, которая при правильном обращении могла проявиться и к другим блюдам, кроме блюд на столе, а также к другим ощущениям, кроме вкусовых ощущений во рту. Заполучить себе Додена-Буффана, человека, известного во всей Франции и Европе со времен духовного воскрешения принца Евразии! Несомненно, эта гастрономическая авантюра не шла ни в какое сравнение с воркованием парижанок над
