Рецепт любви. Жизнь и страсть Додена Буффана - Марсель Руфф
Более реальным оказался сочный запах, который встретил его в коридоре, когда он вышел из кабинета. Адель готовила на кухне цыпленка с добавлением последних в сезоне черных сморчков. И его сердце, это бедное сердце, преданное всем превратностям чревоугодия, позабыв о воображаемых феериях, сразу же растаяло в благодарной радости и притупленной надежде.
Следующие несколько дней он прожил, дыша полной грудью, более улыбчивый, более энергичный, более приветливый, воодушевленный и помолодевший благодаря дорогой тайне, которую носил в своем кармане. Ему казалось, что краешком своей одежды незнакомка смогла остановить его на краю ночи старости и вернуть назад, под согревающие и яркие лучи солнечного света. Он теперь разговаривал со своими гостями, со своими «бедными» друзьями, на чьих губах не было привкуса этого таинственного приключения, с видом покровительственного сочувствия.
Но кто она была, эта загадочная почитательница, которая так неожиданно разожгла пепел его жизни? Он задавал себе этот вопрос с того самого момента, как закончил читать ее письмо, он спрашивал себя об этом тысячу раз. Он перебрал в памяти всех прелестниц в окрестностях Женевы, с которыми когда-либо имел отношения, он мысленно пролистал портреты всех молодых женщин, которых мог встретить в домах друзей в районе Бюже[28], но это не помогло. Когда наступил вторник, он отправился к трактиру «Солдат-землепашец», откуда отправлялся дилижанс до Швейцарии. Смутно и вопреки всему он надеялся получить хоть какую-то подсказку, которая раскрыла бы ему личность неизвестной почитательницы. Он шел на почту, предаваясь сладкому самообману. Заверяя самого себя, что покидает тихое семейное гнездышко не ради того, чтобы поиграть в Ромео, он думал о том, как сядет в почтовую карету и проделает весь этот путь, дабы познать вместе со своей новой обожательницей наивысшие радости, какие только может подарить отказ от юного тела и вдохновение пробудившегося гения. Он даже надеялся на непредвиденное событие, которое воспрепятствует ее решительности и заставит вспомнить о скромности.
Между тем почтовый дилижанс ушел без него, и, как только он понял, что не сможет явиться к обозначенному времени, его тайная радость внезапно улетучилась. У него было ощущение, будто долгожданный праздник вдруг оборвался, так и не начавшись, и теперь ему не оставалось ничего иного, как вернуться к своей обыденно-однообразной жизни.
Следующие несколько дней после этого злополучного вторника он провел в весьма мрачном расположении духа.
Но вдруг в начале следующей недели случилось еще одно событие, заставившее его разволноваться: едва он сел за стол в кабинете, как на подоконник упало еще одно письмо, брошенное на этот раз через окно со звуком, похожим на летящий бумеранг. Его сердце заколотилось так сильно, что ему пришлось подождать несколько минут, прежде чем открыть конверт.
– Я знал, знал, что она напишет, – прошептал он, хотя до этого даже не выдвигал подобных гипотез.
Письмо, которое он открыл дрожащими пальцами, состояло всего из трех строчек, что поначалу несколько разочаровало его:
Мэтр,
Я ждала во вторник – и с какой тоской в сердце! – прибытия дилижанса. Устроившись в одиночестве на диване, подготовленном для вас, с грустью я попробовала все те блюда, что приготовила с такой любовью. В следующий вторник я буду ждать вас, как и в прошлый раз.
Настороженность Додена дрогнула. Боязнь усложнить свое существование, страх потерять ревнивую Адель в случае, если она раскроет его секрет, смутное удовольствие от пятичасового путешествия по жаркой и пыльной дороге – все препятствия, как хрупкое тело, которое поглощают потоки бурной воды, рассыпались перед настойчивым натиском этой почитательницы гастрономии, таинственной и страстной.
В тот момент, когда, сдавшийся, он уже был готов решиться прыгнуть в омут с головой, на краю своего перевозбужденного сознания он вдруг ухватился за тот факт, что незнакомка назначила тот же день, вторник, и что вторник был уже завтра, а значит, он никоим образом не успеет подготовиться к этому путешествию, не успеет даже свыкнуться с мыслью о приключении, которое его ожидало, и уж точно не сможет объяснить Адели столь скоропостижный отъезд. Он вздохнул, сам не зная, был ли этот вздох вызван сожалением о возможном окончательном разрыве или облегчением от того, что он нашел правдоподобный предлог оправдать свой страх перед новым начинанием и вероятными осложнениями. Но в тот час, когда он должен был лететь на крыльях навстречу своему счастью, его преследовали горькие размышления. Теперь сомнений не оставалось: сквозь его пальцы утекал единственный последний Шанс. В самом деле, каковы были шансы, что эта женщина, отвергнутая безо всяких причин, станет прилагать в дальнейшем усилия, чтобы осчастливить его вопреки всему? Чтобы отправить ему еще одно приглашение, нужно позабыть о всяком достоинстве… или, мысленно добавил он, не решаясь цепляться за это внезапное предположение вслух… нужно быть по-настоящему одержимой той любовью, что берет верх над любым чувством гордости и стыда. И почти уверенный в том, что незнакомка не станет подвергать себя подобному унижению еще раз, он твердо решил, что новому приглашению противиться уже не станет.
В бессилии обнаружить хоть малейший намек на ее личность, несмотря на все старания его памяти, иногда он представлял ее высокой, стройной блондинкой, а иногда упитанной брюнеткой среднего роста. Конечно, потихоньку подкрадывающаяся к нему старость пока не требовала дополнительных импульсов, чтобы разжечь в нем страсть, но бедняжка госпожа Доден-Буффан, находясь в его объятиях, даже помыслить не могла, какому чуду она обязана повторением всех тех комплиментов, которые давно перестали быть привычными для ее супруга. Это правда, что Додену-Буффану нравилось – и довольно часто – представлять себе незнакомку в образе Музы кулинарии, предлагающей его трепещущим ноздрям аромат великолепной кухни.
В глубине души Доден стыдился своей супружеской верности. Все еще проникнутый духом века, не обращавшего особого внимания на подобную щепетильность, в конечном счете он сдобрил свою верность щепоткой обыденности и несколько глупой наивности. Как бы смеялись его друзья, если бы узнали о его позорном бегстве с поля боя! Как бы они позабавились, если бы услышали о том, что Доден-Буффан, великий поэт эпикурейства, мэтр божественной чувственности, оттолкнул от себя как юную деву, раскрывшую свои чувства, так и угощение, на которое его пригласили! Разве не отказался он тем самым от последнего подарка судьбы? Разве не пренебрег он милостью жизни, которая хотела, чтобы он вступил в старость, неся в сердце воспоминания о той последней любви, которую он
