Или — или - Серен Кьеркегор
Мы несколько поторопились предупредить события. У тебя еще довольно времени питать твои надежды, а у меня — мои опасения, — герой наш еще не женат! Являясь человеком, как и все, и имея поэтому склонность ко всему необыкновенному, он к тому же несколько неблагодарен и опять пойдет, пожалуй, за советом к эстетику. Разумеется, он постарается как-нибудь замаскировать свою неблагодарность: «Этик действительно помог мне уяснить мои обязанности к самому себе; ему обязан я и своим серьезным воззрением на труд, которое облагораживает и скрашивает мою жизнь. Но что до любви, я желал бы следовать свободному влечению сердца — любовь и строгие требования этики мало гармонируют; любовь относится уже к чудной, полной свободы, непринужденности и красоты, области эстетики».
Видишь, мне еще придется порядком повозиться с нашим героем. Он, видимо, даже не вполне понял предыдущие уроки. Он все еще думает, что этика исключает эстетику, хотя сам же должен был сознаться, что этическое воззрение придало его жизни красоту. <…>
Хотя ты никогда, ни устно, ни письменно, не отвечал на мое предыдущее письмо[111], но, вероятно, все-таки не забыл его содержания и того, как я старался выяснить в нем этико-эстетическое значение брака: именно этическое начало и делает брак эстетическим выражением любви. Ты, конечно, согласишься с тем, что если я мало-мальски сумел выяснить этот вопрос тебе, то сумею, в случае надобности, выяснить его и нашему герою. Он, как сказано, обратится к эстетику, но уйдет от него скорее с отрицательными, нежели с положительными познаниями, т. е. не узнает, что ему нужно делать, а узнает только, чего делать не нужно. И недолго захочет он быть свидетелем вероломства обольстителя, прислушиваться к его сладкольстивым речам, но скоро научится презирать его искусство, увидит этого лжеца насквозь, поймет, что он только притворяется любящим и вечно подкрашивает свои чувства, которые, может быть, и были бы правдой, если бы он действительно принадлежал всем сердцем одной избраннице; поймет, что он лжец вдвойне, так как обманывает и свою жертву, и ту, которой по праву должна была бы принадлежать его любовь! Да, герой наш научится презирать этого лжеца, воображающего, что только он один умеет наслаждаться любовью, что только в его наслаждении есть красота; научится презирать этого дерзкого насмешника, желающего превратить любовь в легкую и веселую забаву. На минуту его насмешки, может быть, и оледенят кровь в жилах нашего героя, но скоро струя истинного чувства вновь заставит забиться его сердце, и он осознает, что это чувство — жизненное начало его души, главная артерия его организма, что тот, кто перерезал ее у себя, — мертв и без погребения, и не воскреснет. Наш герой позволит себе увлечься учением скептицизма лишь на весьма короткое время и недолго будет убаюкивать себя рассуждениями вроде того, что «все на свете суета, что время все изменяет, что не на чем остановиться в жизни и что поэтому нечего и утруждать себя, нечего стараться составить себе определенный план жизни или намечать определенную цель» и т. д. Отрицательные стороны его природы — лень и трусость, правда, охотно отзовутся на эти рассуждения и вполне готовы будут укрыться под удобным и таким привлекательным на людской взгляд плащом скептицизма, но, вдумавшись в эти рассуждения поглубже, он увидит, что ими прикрывается сладострастный лицемер, и научится презирать их. Он поймет, что смотреть на любовь как на какое-то загадочное и непроизвольное чувство, оправдывать себя словами: «я не виноват, что разлюбил, чувство не во власти человека» — значит оскорблять любовь и прекрасное. Такое же оскорбление и поругание увидит он в желании эстетика любить не всей душой, но только частицей ее, считать любовь только моментом и в то же время овладевать всем существом другого. То же оскорбление увидит он и в желании изображать из себя притом какое-то загадочное существо, облекать себя какой-то таинственностью. Он увидит те же оскорбление и поругание в желании эстетика обладать сотней рук, чтобы иметь возможность прижимать к своей груди сотни возлюбленных разом; у человека лишь одна грудь, и он должен желать прижать к ней лишь одну избранницу. Он увидит оскорбление и поругание в той легкости и случайности, с какою связывает эстетик свою жизнь с жизнью женщины, в его взгляде на эту связь, как на нечто временное и условное, которое в случае нужды всегда можно изменить или прямо уничтожить. Он считает невозможным, чтобы существо, любимое им, могло измениться иначе как к лучшему, и верит, что сила любви может исправить даже изменения к худшему. Он сознает, что дань, платимая любви, подобна священному налогу древних, вносившемуся особой монетой; все богатства мира не в состоянии заменить самой малой дани, если будут представлены в монете с фальшивой чеканкой.
И вот герой наш выходит на верную дорогу — он перестал разделять веру закоснелых эстетиков в непроизвольность и загадочность чувства любви, слишком будто бы нежного и эфирного для того, чтобы на него можно было наложить цепи долга. Он удовлетворяется объяснением этика, говорящего ему, что долг каждого человека — сделаться семьянином, и верно понимает это объяснение, понимает, что человек грешит лишь в тех случаях, если произвольно уклоняется от этого долга, так как уклоняется тогда от выполнения общечеловеческой задачи или назначения. Далее этого этик не может уже вести нашего героя: указать последнему, на ком ему следует жениться, он не в состоянии — для этого нужно более подробное знакомство с личностью героя. Да и в случае такого знакомства этик все-таки не рискнул бы оказать давление на выбор другого человека — этим он нарушил бы свою теорию о свободе выбора. Когда же герой наш сделает свой выбор сам, этическое отношение к любви санкционирует последний и возвысит самое любовь. Этическое же отношение к любви окажет нашему герою известное содействие и при самом выборе, поможет ему избавиться от слепой веры в судьбу или случай; между тем чисто эстетическое отношение к любви не только содействует, но прямо затрудняет выбор, так как эстетический выбор в сущности не выбор, а бесконечное выбирание.
«Да, человека с такими превосходными принципами можно смело пустить вперед одного, — говоришь ты, — от него позволительно ожидать всего великого!» Я согласен с тобой и надеюсь, что его принципы выдержат твое глумление. И все же нам с ним остается миновать еще один подводный камень, прежде чем он достигнет верной пристани.
