Или — или - Серен Кьеркегор

существовании разумного порядка вещей, при котором каждый, если только захочет, займет свое место, выполнит свое общечеловеческое и вместе с тем индивидуальное назначение. Что же, становится ли жизнь при этом воззрении на нее менее прекрасной? — Благодаря этому воззрению радость перестает быть случайным уделом одних только случайных избранников (как это доказывает эстетик) и становится общим достоянием, открывает врата в блаженную олимпийскую обитель всем и каждому! Как же скоро на талант не смотрят как на призвание, т. е. не смотрят на него как на нечто общечеловеческое, тогда он является понятием абсолютно эгоистичным, а тот, кто основывает свою жизнь на таком таланте, усваивает себе взгляды и наклонности хищника, грабителя. Для такого человека талант есть только талант, выше этого выражения он не знает ничего и в силу этого стремится во что бы то ни стало выдвинуть свой талант вперед. Отсюда вполне естественно, что такой человек склонен вообразить себя каким-то центром и требовать, чтобы все условия были приноровлены исключительно к успеху и процветанию его таланта, — эстетическое наслаждение талантом только в этом и заключается. Встреться же такой талант с другим однородным ему талантом, он вступит с ним в борьбу, и они борются между собой на жизнь и на смерть: их ведь не связывает ничто общечеловеческое, так как они не видят в своем таланте высшего, истинного значения, не считают его призванием.

Обратившись к этику, герой наш, следовательно, нашел, что искал: ему указали источник существования — труд, а в ответ на его требование для себя высшей формы труда выяснили ему высокое значение всякого труда в смысле призвания. Ведь являясь призванием каждого человека, труд является и призванием нашего героя, т. е. должен удовлетворить все его личные нравственные запросы, делая его равным каждому человеку. Большего он не требует. «Если мое призвание, мой труд и скромен, — говорит он, — я все же могу быть верным ему и вследствие этого равным даже тому, чье призвание имеет величайшее значение, и измени я своему призванию, я совершил бы такой же грех, как и человек с величайшим призванием».

Этическое воззрение на жизнь, согласно которому у каждого человека есть свое призвание, имеет, таким образом, двойное преимущество перед эстетическим, поддерживающим теорию о значении талантов. Во-первых, оно занимается выяснением не случайных явлений жизни, но общего закона ее, во-вторых, выясняет, что именно исполнение этого общего закона и придает ей высшую истинную красоту. Талант становится прекрасным лишь тогда, когда на него смотрят как на призвание, жизнь — прекрасной лишь тогда, когда каждый человек имеет свое призвание. <…>

Итак, наш герой нашел для себя высшую форму, вернее высшее истолкование труда, нужное ему для личного своего удовлетворения; истолкование это: его труд — его призвание. Истолкование это является для него своего рода верительной грамотой на существование. Но теперь он хочет также, чтобы его труд имел значение и для других людей, иными словами, хочет «совершить нечто». Здесь ему опять грозит опасность заблудиться. Эстетик, например, скажет ему, что главное — сознавать в себе талант, совершить же или не совершить при этом что-нибудь — вопрос второстепенный. Затем герой наш может натолкнуться на человека, обладающего ограниченным практическим умом и воображающего, что он со своим бестолковым усердием совершает все, что только вообще можно совершить. Может он встретиться и с другим высокомерным эстетиком, который полагает, что совершить нечто — удел немногих избранников, что только некоторые великие таланты совершают нечто, все же остальные люди существуют по причине излишней производительности или расточительности природы. Ни один из поименованных людей, однако, не удовлетворит нашего героя своими объяснениями.

<…> Пусть же он обратится к этику. Этик скажет: «Все, что совершает или может совершить каждый человек, — это делать свое дело в жизни». Так, если бы совершать что-либо могли благодаря своим случайным преимуществам лишь некоторые избранники жизни, то скептическое воззрение на жизнь действительно восторжествовало бы. Дело, однако, в том, что каждый человек совершает, в сущности, одинаково много. Я не проповедую здесь безразличного отношения к жизни, но хочу лишь предостеречь людей относительно неосторожного обращения со словом «совершать», которое всегда вызывает твои насмешки. Ты говоришь даже, что «изучал интегралы, дифференциалы и учение о пределах специально для того, чтобы иметь возможность вычислить, как много совершил для общего блага образованный труженик, писарь в адмиралтействе». Советую тебе, однако, направлять твои остроумные насмешки на тех, кто вечно носится со своим «я» и выставляет его напоказ, а не употреблять их с целью исказить истинное значение понятий и слов.

Слово «совершать» обозначает отношение моей деятельности к чему-то, лежащему вне меня самого. Легко понять, что отношение это не во власти человека и что поэтому сказать: он «не совершает ничего» — можно с одинаковым правом и о человеке с величайшими талантами, и о самом незначительном субъекте. Нечего искать в моих словах выражения недоверия к жизни, в них скрывается, напротив, признание моей собственной незначительности и уважение к значению всех людей вообще. Исполнить свое дело может одинаково хорошо и великий талант, и самый незначительный человек, точно так же, как исполнить что-либо сверх того не в состоянии ни тот, ни другой. Совершить что-либо, следовательно, не во власти человека, но помешать себе совершить что-либо — вполне. Итак, пусть каждый откажется от высокомерной мысли совершить что-либо, пусть не тратит времени на тщеславные попытки и проверки себя, а просто и скромно делает свое дело; удастся ему совершить этим что-либо — его счастье, пусть он радуется ему, но не ставит себе в заслугу. Пусть также никто не ропщет на судьбу, не отчаивается, если счастье это, так сказать, не дается ему в руки. Представим себе бук: его дело расти, пускать побеги, выгонять листья и доставлять людям приятную тень. И вдруг он сказал бы себе самому: «Сюда, где мне приходится расти, некому и незачем приходить; я вечно буду стоять один, к чему же мне расти, к чему выгонять листья, что я совершу этим?» — и перестал бы делать свое дело. А между тем со временем пришел бы какой-нибудь путник и сказал: «Вот если бы это дерево было погуще, я мог бы отдохнуть в его тени!» Каково было бы дереву слышать это, будь оно вообще в состоянии слышать?

Каждый человек может, таким образом, совершить нечто — каждый человек может делать свое дело. Дело одного человека может существенно разниться от дела другого, но это ничуть не изменяет самого положения вещей, на основании которого у всякого человека есть свое дело и которое