Повесть о десяти ошибках - Александр Шаров
«Слушай внимательно и не отвечай сразу: у нас совершенно достаточно времени. Я предлагаю тебе за хорошую цену продать единственный товар, который ты имеешь, хотя, по совести говоря, этот товар немного стоит. Давай обменяемся фамилиями и сроками заключения. У меня неотложные дела, Теодор-Габриэль. Сейчас тысяча девятьсот тридцать шестой год — наступают времена, когда такие люди, как я, будут очень нужны там, на воле, а ведь ты ничего не теряешь… Разумеется, я говорю не о подарке. Как ты относишься, например, к десяти тысячам? Четыре или, скажем, три я бы сразу перевел от твоего имени семье, чтобы тебя вспоминали с благодарностью, а семь лежали бы в банке и обрастали процентами. Разве этого мало, чтобы купить в ваших местах хороший дом с виноградником? Кроме того, каждую неделю ты будешь получать передачу с едой и вином. И я тебе прощу все, что ты должен мне! Выпей стакан и подумай».
Я на всю жизнь слово в слово запомнил то, что он мне говорил, господин адвокат.
«Но это невозможно!» — вот все, что я нашелся ответить, потому что был оглушен вином и этими странными словами.
«Почему? — спросил он. — В нашем возлюбленном господом мире деньги могут сделать все. За тридцать сребреников Иуда продал Христа, он не отказался бы спасти его за тридцать один! От тебя требуется только согласие. Я уж сумею поладить с тюремщиками и людьми повыше, чтобы переменили карточки в делах и все остальное. В бутылке кое-что осталось, — выпей и подумай!»
Он лег и сразу заснул или сделал вид, что спит, а я всю ночь ходил по камере, смотрел через окошко на пустой тюремный двор, думал о том, что меня ждет на воле, обращался мыслями к господу и не находил покоя…
Воллард замолчал; в полумраке, царившем в комнате, тускло светились его маленькие глаза.
— Таким образом, — после долгой паузы проговорил доктор, — суть дела заключается в том, что вы добровольно, без всякого принуждения продали свое имя и, если можно так выразиться, свою личность. Не так ли?
— Но ведь это незаконная сделка, господин доктор. Я согласился стать Петером Шлегелем, отсидеть его срок, отдал ему свое имя — Теодор-Габриэль Воллард — вместе со свободой. Разве закон разрешает такие сделки? И потом, как я мог поступить иначе? Этот человек внушил мне, что на свободе я найду только нищету, безработицу или нечто похуже. Он спаивал меня и вдалбливал это в голову день за днем. А потом — десять тысяч! Столько денег, господин доктор! Я никогда раньше даже не мечтал о такой сумме. И два месяца голова у меня кружилась от вина; словом, в конце концов я согласился. Однажды тюремщик, приоткрыв «глазок» камеры, где теперь я был один, окликнул: «Собирайся на прогулку, Петер Шлегель!»
С тех пор все эти годы меня не называли другим именем.
— Но вы слышали, — спросил доктор, — как этот новый Воллард использовал свободу, которую вы ему уступили?
— Да. То есть, разумеется, не все. Первые годы я догадывался о том, что он жив, по передачам, — они приходили каждую неделю. А когда наци пошли в гору, нашу тюрьму сделали пересыльной. Старых арестантов оставалось всего несколько человек, все привозили и увозили новых. Они ожидали здесь, пока формировались составы. Боже мой, в камеры набивалось столько народу, что невозможно было дышать! Как-то в моей камере поселили семью одного сапожника: он, жена и семеро детей. Почему-то у него не отобрали шила и дратвы, так что он все время занимался своим делом — очень хорошо починил мне сапоги, потом отремонтировал обувь своей жене и ребятам. Работает с рассвета до поздней ночи и все повторяет сам себе: «Надолго ли хватит? Ведь на них прямо-таки горит. Что поделаешь? Разве дети могут усидеть на месте?»
Я думал, он не знает, что их везут в лагерь, откуда они не вернутся; но однажды ночью проснулся — слышу, старик молится: «Господи, покарай убийцу…»
Я спросил: «Кто этот убийца?»
Он ответил: «Теодор Воллард».
Я даже вскрикнул, когда он назвал мое настоящее имя.
«Тише, — сказал старик. — Не будите, пожалуйста, детей, им осталось недолго жить на свете».
Он принялся за работу, а я все еще слышал эти слова — «покарай убийцу», произнесенные так, что они дойдут до господа.
Кого же господь покарает — того, кто на воле живет под моим именем, или меня?
Через некоторое время мне удалось повидаться с духовником: он посещал верующих в тюрьме. Это старый монах бенедиктинец, человек, который объехал весь свет и даже обращал язычников в Африке. Он не стал бы говорить того, чего не знает.
Я рассказал ему свою историю, не называя имен, будто бы она касается одного заключенного, который раньше сидел в этой камере. Он спросил прежде всего: почему я думаю, будто то, что делает в миру тот, другой, не угодно господу? Что мы знаем о воле его? И разве не все совершается по его воле?
Но мне нужно было не это — я хотел знать, отвечу ли за то, что сделано другим… И он мне объяснил, что важно только исповедаться и причаститься святых тайн под настоящим именем, тогда нечего опасаться, что меня заставят отвечать за чужие грехи.
Видно, он догадался, что дело касается меня, и наконец прямо сказал: «Ты потеряешь деньги, обещанные тебе, и дом, который мог бы построить, если будешь болтать, но уж наверное не получишь взамен царствия небесною».
Все это так, но мне не стало лучше после разговора. Господи! Тысячи и тысячи шли через нашу тюрьму. Женщины с только что родившимися детьми, здоровые мужчины и старики. И это не день, не два, а годы. Иной раз казалось, будто кто-то решил пропустить через нашу тюрьму и отправить на смерть весь мир. И они называли много разных имен, но я слышал только одно. Оно повторялось множество раз.
Как-то мне приснилось, будто меня узнали, вся тюрьма бросилась на меня, душат, кричат: «Это и есть Воллард! Убейте его!» Я хочу сказать что-то, объяснить, но не могу. А они окружают меня, тысячи рук тянутся к горлу. Проснулся — душно; на полу, на нарах люди. Молодая женщина укачивает грудного ребенка: «Спи! Спи, маленький!»
Я спросил ее: «Скажите, я ничего не кричал во сне?»
Она сказала: «Нет, ничего. Вы спали спокойно, как мой мальчик. Спите, до света еще далеко».
Я боялся уснуть: мне казалось, что во сне я могу выдать себя — говорят,
