Александр Колотило - Афганистан идет за нами вслед
В тылах выдавали по ведру угольных брикетов. Но прежде надо было еще чем-то растапливать печку. Стали промышлять и уголь, и дрова. Степанов шел с солдатами в тылы, «заговаривал зубы» прапорщику, выдававшему топливо. А Мартынов с Седовым тем временем успевали набрать и незаметно утащить угля на ведерко больше.
По ночам у печки дежурили. Но это не помогало. Уголь не хотел гореть ни в какую. «Вот если бы дровишек… — вздыхал главный истопник Батурин. — Да где их достанешь? В городе на вес продаются. Не на кубометры, а на килограммы…»
Потом донесла разведка: в крытом брезентом прицепе хранятся деревянные чурбаки. Чьи они, всем было ясно. В палатке командира дивизии топили исключительно дровами. Но так как прицеп был большой да и забит чурками под завязку, то решили по совести: и на палатку комдива хватит, и на их. Посему ночью спланировали вылазку. «Возьмем немного, хватит и начальству. Учитывая, что печкой нас обошли, будет справедливо», — резюмировал Батурин. Степанов с Терентьевны поддержали. Дождавшись темноты, расшвартовали брезент. Распределили обязанности. Терентьев, осторожный от рождения, в прицеп лезть наотрез отказался: «Как бы чего не вышло». «Черт с тобой, — согласился Алексей. — Станешь на «шухере». А Мартынов с Батуриным и Седовым пусть таскают в палатку. Да не напрямую, а по кругу. Мимо зенитчиков…» И полез в прицеп.
Утащили несколько увесистых чурок. Опять наглухо зашнуровав на прицепе брезент, собрались в палатке. Степанова и Терентьева начал разбирать смех, но на ниx цыкнул Батурин: «Ржете, как жеребцы. Зайдет кто — возьмут с поличным. И прощай наши дровишки». Офицеры примолкли, но то и дело кто-нибудь из них, встретившись взглядом друг с другом, внезапно прыскал в ладонь и отворачивался в сторону, пряча улыбку. Зато остальным было не до смеха. Они обсуждали, когда взяться за распиливание чурбаков. Порешили перенести мероприятие на день: ночью можно привлечь внимание.
Сказано — сделано. К обеду дровишки были аккуратно сложены на приступке рядом с входом в палатку. Следующей ночью было тепло. Но через два дня их «засекали». Заглянул прапорщик из «комендачей». Нагловатый был парень, бесцеремонный. «А, вот кто из прицепа ворует дрова!» — обрадовался пришедший, увидев маленькую поленницу. Батурин от неожиданности только рот открыл. СЛОВНО громом поразил его нежелательный визит. Спохватившись, по обыкновению выпучил глаза и с пеной у рта начал отстаивать дровишки, но коллега был неумолим. Пришлось вернуть. И опять начали думать, как же быть.
Позже привезли капельницы. Теперь уже хватило и на палатку Алексея. К новой печке быстро приноровились. Оказалась она очень удобной. Не беда, если когда-нибудь «фукнет» и обдаст все вокруг сажей. Надо чаще чистить. Зато тепло и удобно. Соляр рядом. Залил в бачок, и пять часов отдыхай. Кончилось горючее — еще сходил набрал. Потом и на соляр наложили лимиты. Кран емкости стали запирать на замок. Но здесь уже было проще. Ключи хранились у солдата или прапорщика из комендантской роты. А с ними жители палатки успели навести мосты.
Первая зима в Кабуле была недолгой, но суровой. Пришлось хлебнуть лиха. Раньше никто бы и не подумал, что при минусовой температуре можно мыться в палатке, когда в ее углах лежит снег. Со временем привыкли. А «дома» — дома даже было уютно. Особенно это чувствовали, возвратившись после ночного патрулирования или проверки боевого охранения. Выезжали по семь-восемь раз в месяц. А то и больше. Каждую из таких ночей приходилось десяток раз стоять под дулами автоматов афганцев. И, конечно жe, вернувшись в свою палатку, каждый чувствовал себя в ней, как в раю. Когда начались дожди, брезентовое жилище деcaнтников стало для них самым желанным сухим и теплым островком в лагере.
Свой полевой быт разнообразили, как могли. Однажды забегает Степанов из рабочей палатки перед обедом «домой». Уже у входа его настораживает специфический непонятный запах. Откидывает полог и видит: на печке сковородка, а в ней консервы. «Дурьи головы, кто же их жарит?» — спрашивает со смешком у Терентьева и Батурина. Те смотрят на него серьезно и с сожалением. Предлагают: «Попробуй». Алексей нe отказывается. Берет вилку, подцепляет бурую кассу. «А что, съедобно, — соглашается, — но кто из вас додумался?» «Я! — гордо отвечает Терентьев. — Помнишь, сомалийцы у нас учились? По вечерам в общежитие войти нельзя было. Селедку жарили…» «А лягушек вЫ еще, как французы, не пробовали? — язвит старший лейтенант. — Или сушеного скорпиона? С пивом вместо рака…» Этого уже Батурин стерпеть не может. Пиво его страсть. Он посылает Степанова от всей души и как можно дальше. Тот, усмехаясь, топает к своим документам и расчетам. Но на душе у офицера весело.
Потом появился в палатке баян. А вместе с ним и гости. Рембатовцы, прознав, что Алексей умеет играть, часто приглашали его к себе. Инструмент у них был, но все дело стало за баянистом. Вот офицер и выручал время от времени хороших знакомых. Сядут вечерком в палатке, заиграет старший лейтенант, и пойдут воспоминания. Что тебе японский магнитофон… Разве сравнится его запись со своей родной русской песней!
4.Прожили в Афганистане месяц, другой… Слухи о выводе ходили самые разные. Но на трезвый разум догадаться было несложно: засели наши войска «за речкой» надолго. С наступлением весны разгорелись активные боевые действия, завертелась огненная круговерть. И все-таки на вывод войск надеялись. Многие подумывали о том, чтобы вернуться домой не с пустыми руками. Старались накупить сувениров, подарков. Когда начали платить чеки — аппетиты разгорелись. Речь пошла уже о дубленках, часах, радиоаппаратуре. Чеки обменивали на афгани у советников. Разумеется, не без выгоды для последних. Если те, например, получали тысяч по восемнадцать, то они могли заработать немалый барыш. Арифметика проста. Обмен производили из расчета один к пятнадцати. Но это самый идеальный вариант. Бывало, диктовали соотечественники и более жесткие условия: один к четырнадцати, тринадцати, двенадцати… А то и к десяти. Меняя, скажем, один к двенадцати, советник мог спокойно положить себе в карман тысячу чеков, а на оставшиеся шесть тысяч афганей сносно прожить в течение месяца. Тем более, бензин для машины, хлеб, тушенку и прочие продукты можно было достать в наших воинских частях. Вскоре «военспецы» до того надоели своими частыми визитами к десантникам в надежде чем-нибудь появиться, что начальник штаба дивизии полковник Пресняков приказал установить на дороге шлагбаум и без его разрешения в лагерь никого не пропускать. Конечно, не все одним миром мазаны. Среди советников были люди исключительной порядочности, храбрости, доброты. Но немало оказалось и таких, кто грел руки на своих собратьях. А тем и без того платили гроши — двести тридцать чеков младшим офицерам и прапорщикам, триста сорок пять — старшим.
Степанов принципиально не участвовал в этих сделках. Лишь перед самой заменой, отступив от своего правила, накупил сувениров.
Помимо обмена чеков на афгани была и другая статья дохода. Местные дуканщики проявляли интерес ко всему. Особенно к сигаретам, инструменту, водке. С первых дней в лагере стал практиковаться «натуральный» обмен. Шапка шла за японский зонтик, пачка сигарет — за «щипчики» для ухода за ногтям. Показывают как-то фильм в клубной палатке «Я — Шаповалов Т.П.» На экране главный герой, сыгранный Евгением Матвеевым, рассказывает супруге о своей командировке в Афганистан. Дескать, есть такой город Кабул, речка, которая так же называется… Люди бедные, но добрые. «Вот я тебе подарочек привез», — протягивает жене сверточек. Вдруг палатка начинает трястись от взрывов хохота.
— Щипчики! Щипчики!.. — кричат весело зрители.
Как тут не вспомнить прапорщика из батальона связи, получившего строгий выговор по партийной линии за обмен пачки сигарет на эту безделушку.
Командование всеми силами пыталось пресечь деятельность менял. Однако находились среди них такие ушлые, что не помогали никакие меры. Сделки coвepшaли в Кабуле, на границах лагеря, обманывая бдительное око патрулей, следивших за тем, чтобы не было нежелательных контактов с местным населением. После Алексей не мог без смеха вспоминать один случай.
Засекают прапорщика из рембата, пытающегося сбыть домкрат. Тот, как говорят, ноги в руки и — ходу. Патрульные — за ним. Прапорщик бежит, не разбирая дороги, и вваливается по самые плечи в отрытую щель «особого назначения». Подбегают преследователи. Меняла с трудом вылезает из отхожего места и кидается к начальнику патруля: «Черт попутал… Черт попутал, товарищ старший лейтенант…» И протягивает ему домкрат. А тот в сторону, в сторону. Вонь такая, что рядом стоять невозможно. Однако прапорщик наседает со своими извинениями. Тут уж роли меняются. «Иди ты сам к черту,» — кричит офицер и отбегает в сторону еще дальше. Он зорко следит за каждым шагом менялы, не подпуская его к себе на расстояние ближе двух десятков метров…
