Повесть о десяти ошибках - Александр Шаров
В нестойком этом, едва родившемся и уже гаснущем сиянии, чудилось, движение прекратилось. Казалось, солдаты, которых не могли остановить три года войны не одна, а тысячи смертей, замерли, любуясь робким светом.
Ядвига еще раз посмотрела на дальние холмы, на солнце, которое снова куталось в облака, и сказала, обращаясь к самой себе:
— А балакают — бога нема. Кто же то зробил?
Она еле заметно улыбнулась, такой нелепой и странной представилась ей мысль, что бога нет, раз существуют — несмотря даже на войну — деревья, люди, солнышко.
Курка впервые взглянул на нее без осуждения.
— Чудачка ты, однако… И это бог смастерил? — Он приподнял винтовку.
— Не, пане, то человек.
Курка задумался, потом сказал:
— Когда автоматчиком был, я и не знал: убил кого или нет? А заделался снайпером — на счету пятьдесят шесть.
Ядвига повернулась спиной к окну. Побледнев, глядя не на Курку, а прямо перед собой, неслышно, одними губами, она выговорила:
— Пятьдесят шесть? Ты?..
Потом, после долгого молчания, сказала еще:
— У нас эсэсовцы мамусю замучили, и братишку, и Анджея, мужа моего.
Она глядела прямо перед собой таким взглядом, что казалось, будто в полумраке перед нею в этой хате выстроились погибшие на войне. К ним, раздвигая стены хаты, пристраиваются тысячи и тысячи убитых. Солдаты и люди, замученные фашистами, и среди них родные Ядвиги…
Ведро с водой все еще стояло там, где его оставил хозяин, — на самом ходу. Гришин и подполковник, укладывая медикаменты, почему-то обходили ведро, вместо того чтобы отставить его в сторону.
Подполковник потрогал двухсуточную щетину на щеках. Запихивая в мешок бинты, вату, свертки марли, он негромко сказал Гришину:
— Лузенцев говорит, знаете, из оперативного: немца притащили; оттуда, через грязь, волоком. Немец очухался и за свое — операция неграмотная: «У нас к Тарнополю автострады и железнодорожные колеи, а у вас ни одной дороги. Шестьдесят километров болота. Пока мы перебросим двадцать снарядов, вы — один. Мы — двадцать батальонов, вы…» Каков, а?! Что бы вы этому подлецу ответили, товарищ майор?
— По морде бы стукнул.
— По морде?.. — Подполковник, поглядев на Гришина, скептически покачал головой. — Не знаю… И «по морде» — не в вашем стиле… А сопоставление, если так, отвлеченно рассудить, убедительное. Двадцать снарядов и один, автострады, а у нас все на плечах. Связи нет. Не подразделения, а бредут себе в чистом поле солдатики… — Помолчав, сказал еще: — Ставка на что? На одно: доверие к человеку. И еще на неожиданность удара. Так, что ли?..
Гришин не ответил.
В хату зашел пожилой солдат в куцей шинели, подпоясанной брезентовым ремнем, и кирзовых сапогах. Стоя на пороге, он снял пилотку с бритой головы, не по-военному, поклонившись, сказал:
— Пани Ядвига, дозвольте трохи отдохнуть. Дорога дальняя.
Ядвига скользнула равнодушным взглядом по лицу солдата и вдруг, всплеснув руками, бросилась к нему:
— Татусю… О матка боска… яки млады…
Отец гладил дочку по голове, по плечам и обводил глазами хату. Оглядывал медленно — стены, углы, начиная от того, слева от двери — там были свалены хомут, шлеи, всякая конская упряжь, — печь, стены, где висели фотографии в рамках и картинки, вырезанные из журналов, окна, залепленные облаками и серым туманцем, сквозь которой виднелась черная с белыми островками снега земля. Островки эти — даже не белые, а серые — плыли в тумане. И земля пыталась скрыться в дымке, словно моля о покое, одном только покое, который нужен ей, истерзанной, окровавленной, чтобы напиться влагой вместо крови, принять весеннюю влагу в самое свое чрево, а потом родить хлеб для людей, которые будут же на свете.
Он гладил дочку по голове и, переводя взгляд с предмета на предмет, говорил однотонно, не повышая и не понижая голоса, строго, как бы читая завещание:
— Шлеи попросишь пана Казимежа, чтобы починил, в ножки ему поклонись. Пан Казимеж сухорукий, его в солдаты не возьмут. Пан Казимеж скажет: зачем это? Коняку забрали, и тату забрали. А ты скажи: коняка, даст бог и матка боска, к весне вернется, и татусь тэж. И сала дай ему от того боровка, что зимой резали. Пан Казимеж сало уважает.
Дочка плакала. Концы ее губ не опускались, глаза были широко раскрыты — красивые, светло-голубые, — но слезы текли и текли по щекам. Отец подвел ее к лавке, поставил под скамью ведро с водой и другое, маленькое, из которого торчала малярская кисть. Шагая по комнате, он продолжал говорить все так же, не повышая и не понижая голоса, строго, как читают над подойником:
— А из хаты ни ногой, Ядуся. Недобрых людей много, и Бандера лютует. Паненка Зося пошла в Гнило Гнездны к сестричке, а ее поймали, надругались, распяли и сожгли… Как же так?
Он остановился посреди хаты и посмотрел на чисто побеленный голубоватый потолок — там ложились серые тени: уже сгущались сумерки.
— А говорят, бог есть, — сказала Ядвига и тоже посмотрела вверх, сложив внутрь ладонями и протянув вперед руки, как на молитве.
— А пан Казимеж скажет — дратвы нема, — продолжал хозяин, все еще стоя посреди хаты и глядя вверх. — А ты дай ему из того сундучка, что в скрыне схован. Дай трохи — бо ще сгодится.
Подполковник выглянул было на улицу, быстро вернулся, отвел Гришина в сени, сел на мешок с соломой, раскрыл планшетку и, заглядывая в длинный листок, вложенный под целлулоид поверх карты, зашептал на ухо:
— Уточняю; боевая задача выглядит так. Ударной группой в составе… Ну, это нас не касается… Нанести удар с фронта Ямполь — Ляховцы, в общем направлении Вериводка — Збараж — Тарнополь. Оценка противника: все пехотные и танковые дивизии сильно потрепаны в предыдущих боях, понесли большие потери и последнее время усиленно пополняются маршевыми батальонами. Свои войска: все части понесли значительные потери. Укомплектованы в подавляющем большинстве малообученным контингентом с временно оккупированной территории… Шоссейные и улучшенные грунтовые дороги на протяжении направления главного удара отсутствуют.
Подполковник часто замолкал, беспокойно крутя головой на тонкой шее с большим кадыком: не подслушивают ли?
Понизив голос до еле слышного шепота, он сказал;
— Вот какой казус, голубчик. В девятнадцать ноль-ноль — отменяется. Ночью схватит морозцем — сразу выходите. Вдвоем с Куркой. Ему бы, по правде, лежать еще недельку, все-таки черепное ранение. Ну,
