Манная каша на троих - Лина Городецкая
В самую последнюю секунду мне все же стало жаль маму, которая уже не могла успеть за движением поезда. Ее взгляд был таким растерянным. Я помахал ей рукой и увидел, что она обрадовалась и рассмеялась. В конце концов, можно проучить ее и иначе. Например, не писать каждый день письма, пусть волнуется… И пусть все они волнуются за меня, и пусть жалеют, что отправили одного. Я еще маленький, а они бессовестные… Вот.
В лагере я позабыл о мести. Но и про письма тоже забыл. Было хорошо и интересно. И даже новые друзья появились у меня. И я все-таки научился плавать. Пока только чуть-чуть, но это же начало. Намечалось первое соревнование среди новичков. В общем, каникулы оказались не такими и ужасными. Хотя обида не прошла.
Одну открытку я написал и послал маме. Добавил привет Р. и М. Так и написал. Первые буквы имен теток. Ну, раз я обижен на них, то хватит только первых букв.
На самом деле месяц летел, как почтовый голубь, час за часом, день за днем. И каникулами я наслаждался
И когда однажды утром нас рано собрали и велели срочно сложить вещи, я ничего не понял. До конца смены оставалось еще девять дней, у нас была намечена куча интересных дел. Шахматный турнир, в котором я собирался победить. Конкурс на лучшее знание истории своей страны, и я был вполне силен в этой теме. Операция «Ночной дозор»: мы должны были учиться в темноте ориентироваться на местности. А тут вдруг чемодан…
Все происходило очень быстро, даже стремительно. Нас посадили в автобус и повезли куда-то. Нет, не на экскурсию, а на железнодорожную станцию. Война, сказали нам…
По дороге я слышал разговоры воспитателей. Одна утверждала, что это глупо: тащить детей неизвестно куда, одних, без родителей. Надо вернуться домой, а там уже все разберутся. Панику устраивать рано.
А вторая воспитательница ее убеждала, что чем дальше от линии огня, тем лучше, а линия эта может приблизиться к нашему городу в любой момент. Как бы не стало поздно! В общем, она не по-революционному паниковала, о чем ей и сообщили. Но, наверное, что-то было в ее рассуждениях логичное, потому что начальник смены решил поддержать именно ее. И с железнодорожной станции нас, вместо того чтобы отправить к папам и мамам (а меня еще и к теткам), повезли в противоположном направлении. Тогда мне стало по-настоящему страшно!
Мне было хорошо в лагере, не скрою, но я ведь ждал, когда попаду домой. Папа уже вернется из командировки. Придут тетя Роза и тетя Маня с Исааком. Я старался все запомнить, чтобы рассказать как можно более ярко и интересно, я уже предвкушал удовольствие: наблюдать за своей семьей, когда буду делиться впечатлениями. А еще цирк… мой любимый цирк, акробаты и смешные клоуны… Все это ждало меня дома через каких-то девять дней…
А тут война, и везут нас неизвестно куда. И насколько… Я вдруг вспомнил о маминых открытках, хотел вытащить их из чемодана, но было невероятно тесно, очень жарко. Мозги плавились, и мне было не до открыток…
* * *
В свой город я вернулся через пятнадцать лет… А что мне было делать там раньше? К этому времени я окончил институт и получил распределение. Я мог проехать через свой город, когда направлялся на новое место работы. Мог и не проехать.
Но я все-таки взял билет с пересадкой.
Вышел на железнодорожной станции в еще нежаркое лето… До моего поезда оставалось два часа. Я стоял посреди перрона с чемоданом и не знал, как поступить.
Можно было прокомпостировать билет на следующий завтрашний рейс и остаться в городе. Я никуда не спешил. Выйти из станции и идти. Куда-нибудь… Пойти искать наш дом. Нашу улицу. Дом тети Мани и дяди Исаака. Дом тети Розы. Школу свою. Все это плыло в далеком тумане детских воспоминаний, я пытался остановить его, но он уплывал от меня. Наверное, специально…
Чтобы я мог жить. А если я не найду эту улицу, не найду эти дома, что будет? А если найду, подойду, увижу чужих людей в окнах, что мне делать с этим?
Я сел на скамью прямо на перроне вокзала и бессмысленно сидел. В городе, когда-то родном, где меня любили так, как больше никто никогда не будет любить.
Они не успели эвакуироваться. Мама ждала папу из командировки, тети не хотели ее оставлять. Ну как, как они ее оставят, свою младшенькую?! Мама убивалась, что я вдали, что началась война, а она не прислушалась к моему желанию и отправила меня одного в незнакомый край. Что теперь будет со мной?!
Это было главной ее заботой. И не только ее, но и моих теток. Они все чувствовали себя виноватыми в том, что жестоко, бесчеловечно поступили с маленьким мальчиком, который так просил не отсылать его. Но кто же мог подумать, что начнется война?.. И вот теперь…
Они получили информацию, что лагерь наш эвакуируют на восток. Успокоило ли это маму и теток, не знаю. Они хотели меня – рядом с собой. Оберегать, кормить, рассказывать на ночь сказки, жить моей жизнью. И в хорошие, и в трудные дни.
Об ужасных днях они тогда не думали.
О чем думали они, когда полицаи дубинками гнали их к расстрельному рву, голых, беспомощных? Знала ли моя мама, что папа погиб на третий день войны?
Это мне неизвестно…
Но я уверен, что в тот миг они втроем благодарили Всевышнего, что не прислушались к моим детским доводам. Что отправили меня в этот далекий летний лагерь, несмотря на мои слезы, обиду и упрямое нежелание ехать одному. Оставили мне шанс выжить. В последние свои минуты они радовались, что я не с ними. Ведь я оказался бы там, в этом расстрельном рву, если бы они не настояли на моем отъезде.
Я уверен, я знаю: это было последней мыслью моей мамы. И Розы. И Мани.
Я сидел на скамье на шумном перроне вокзала города своего детства и погибал с ними вместе. Они падали вновь и вновь.
