Осень добровольца - Григорий Степанович Кубатьян
— Ой! — испуганно отвечает девочка. — Пожалуйста!
Спускаемся уже спокойными и собранными. Зачем мы здесь? Зачем наши товарищи гибнут? Ради близких. И ради этих детей. Чтобы росли и не боялись восставших из гробов фашистов. Наши деды заколотили их туда крепко. Добренькие «партнёры» больше семидесяти лет занимались некромантией, чтобы воскресить эту нечисть. Но ничего, загоним оживших мертвяков обратно.
★ ★ ★
Возвращаясь в располагу, замечаю в соседнем дворе местных жителей. Мужчина средних лет раскручивает электрический провод, на лавочке рядом сидит женщина, греется в лучах тщедушного осеннего солнца.
Возле крыльца устроен небольшой огород с кустами смородины, здесь же — самодельная душевая кабина: канализация в доме не работает, как и электричество.
Я не спеша подхожу к гражданским, надеясь, что не напугаю их. Вид у меня устрашающий: автомат, разгрузка с кучей магазинов, всклокоченная борода — дресс-код и корпоративный стиль «Ахмата».
— Здравствуйте. Что вы делаете?
— Так это… ваши согласились нас к генератору подключить. Теперь у нас тоже свет будет, — отвечает мужчина.
Электрический свет! А как же маскировка?! Но стёкла в доме отсутствуют, оконные рамы затянуты коврами: свет не пробьётся.
— Что-нибудь вам нужно? Продукты, вода?
— Продукты есть. Гуманитарку на той неделе раздавали. Воду военные привозят.
Я обещаю принести ещё продуктов, но разговор не клеится. Я стесняюсь гражданских, а они меня побаиваются: мало ли, ходит, интересуется, а потом проблемы начнутся.
Мне хочется расспросить их о жизни, об отношении к войне, к приходу России, о том, как пережили штурм города. Но когда вооружённый человек задаёт вопросы, это не интервью, а допрос. И я заранее знаю, что мне ответят что-то односложное, осторожное.
Однажды на курсы известного российского фотографа, проводившего мастер-класс в Африке, пришёл богатый студент. Он буквально воспринял совет найти «фиксера» — местного авторитетного человека, способного провести в деревню и договориться с местными жителями о съёмке (иначе селяне могут оказаться не слишком приветливыми). В качестве фиксера студент (деньги позволяли!) нанял местного криминального авторитета, чуть ли не полевого командира. Съёмка аборигенов выглядела так: вооружённые люди выбивали дверь хижины, вытаскивали несчастного жильца во двор и кричали: «Снимайте, сэр! А ты не шевелись, гад, а то убьём!». Студент сам был не рад тому, во что ввязался, — но было поздно, приходилось фотографировать…
Такого интервью я не хотел бы. Но женщина не против поговорить с солдатом:
— Живём неплохо. Нас в доме четверо. Мы вдвоём, ещё мужчина этажом выше и дед в соседнем подъезде.
— А обстрелы?
— Мы привыкли. Когда штурм был, хоронили людей из нашего подъезда прямо здесь — в огороде. Ну, так… слегка засыпали землёй, как могли. Когда лето началось, запах пошёл, пришлось перезахоранивать. А сейчас ничего, спокойнее.
Находиться на линии фронта даже военному тяжело, а для мирных жителей — это трагедия. И всё же некоторые отказались уезжать. В городе их около четырёхсот человек. И ещё двести в ближайших к городу деревнях. Ни магазинов, ни транспорта, ни электричества, ни связи. И диктат военных: в том смысле, что ты для них — помеха. Носятся танки и тяжёлые самоходные установки, а ты крутишься на своём велосипедике с сумками, рискуя попасть под гусеницы.
— Многие в Луганск уехали или в Россию. Но мы не можем. Если уедешь, назад не пустят: особая зона. Квартиры наши пропадут. Пока здесь живём, нас не трогают.
Отчасти их можно понять. Уедешь — останешься без жилья, без имущества, без работы. А если ты мужчина, в республиках тебя сразу мобилизуют и отправят на фронт. Будешь так же жить под обстрелами, но не дома, а в холодном окопе.
На воротах домов и на дверях квартир, где остались жильцы, пишут большими буквами: «Здесь живут люди». Это для солдат, которые ходят по домам, ищут материалы для обеспечения быта: полиэтиленовую плёнку для блиндажей, ковры для утепления подвалов, доски, дрова для печи.
Обеспечение быта — задача естественная и законная. Но мародёрство запрещено законом. Был случай, когда солдат решил прихватить в подарок жене шубу. Подержанную, зато норковую. Сунул в рюкзак, а на границе с Россией его остановили сотрудники ФСБ — и солдат поехал не домой, а в тюрьму.
Ещё строже относятся к мародёрству среди гражданских — застрелят на месте. Потому что непонятно, кто рыскает по чужим квартирам, — вор, диверсант, шпион? В любом случае — враг, а на выяснение подробностей нет ни времени, ни желания.
— …Когда зачистка была — я напугалась! — вспоминает женщина. — Чеченцы по подъездам. ходили. Я на кухне готовила, вдруг входная дверь вылетает от удара, а на пороге — огромный бородатый чеченец. Затвор передёргивает и кричит: «Выходи, мародёр!». Я в переднике с кастрюлькой из кухни выглядываю, плачу: «Я не мародёр. Я здесь живу». А он: «Ой, извините, пожалуйста. Я сейчас всё починю». На место дверь поставил и ушёл.
Надписи «Живут люди» украшают два подъезда — их и соседнего, где живёт дед. Никто из солдат в эти подъезды не заходит, чтобы не беспокоить людей.
Но и гражданские не ходят в чужие дома, чтобы не рисковать. С верхних этажей ближайшей 9-этажки ловится сотовая связь. Но наверх ходят только военные, а гражданские остаются без связи.
— У меня в том доме тоже квартира была, — вздыхает женщина, кивая на нашу «телефонную» 9-этажку. — Танк мимо проезжал и выстрелил в дом. Зачем? Я не знаю. Боевых действий уже не было. Может, для тренировки? Нет теперь квартиры.
Фасад дома и правда раскурочен, но, кажется, тут стрелял не один танк, а целое танковое соединение. Во многих квартирах нет стен, кое-где обрушились перекрытия.
Я заходил в такие квартиры — жуткое зрелище. Выбитые окна, кирпичи, перемешанные с обломками мебели. Кое-где сохранились остатки прежней жизни: фотоальбомы, книги, старые удостоверения. В одной из квартир заметил на полу диск с видеоуроками танцев живота. Почему-то этот диск тронул меня больше, чем старые фотоальбомы. Здесь жила молодая девушка, мечтала, что будет танцевать восточный эротический танец, училась этому. А теперь в квартире — только пыль, мусор, болтающаяся на одной петле дверь и провал вместо окна. Мне хотелось верить, что девушка успела уехать, а не закопана в огороде.
— Да что говорить! Тяжело живётся. Сначала нацисты пришли, потом — ваши. Когда штурм был, еле выжили. Сейчас ещё холода начнутся. Утепляемся: печку в квартире поставили, дровами запасаемся. А об имуществе — чего жалеть? Живы — и слава богу! Уезжать всё
