Повесть о десяти ошибках - Александр Шаров
Я подошел к ней. Сейчас, на строгом свидании с прошлым, когда стараешься ничего не додумывать, а только возможно точнее вспоминать, — зеленая скатерть выплывает из темноты, пощаженная временем, а милое лицо тети Жени, которой уже давно нет на свете, да и мало осталось сердец, где оно запечатлелось, ее лица я вспомнить не могу.
…В войну, попав в только что освобожденные нашими войсками Бродицы, я остановился было на ночевку в маленьком домике на окраине, но, когда хозяева ввели меня в столовую, сразу бросилась в глаза зеленая скатерть на обеденном столе. Она показалась потертой, постаревшей, но той же — из детства, — хотя несомненно была только ее двойником.
Не объясняя своего поведения, я ушел. Все жители дедовского дома на Махновской, то есть все мои близкие, не просто умерли, а погибли в разное время и при разных обстоятельствах. И мне, без всяких к тому оснований, почудилось, будто зеленая скатерть появилась тут неправедно.
Я ушел и долго бродил по улочкам, освещенным только красноватыми огоньками солдатских самокруток…
Лица тети Жени и всего ее облика я не помню. Помню только глаза — темные, с еле заметными живыми и горячими искрами в самой глубине. И удивительно мягкие волосы, и теплое длинное платье вроде халата, с пуговицами, обтянутыми материей.
Из Бродиц тетя Женя переехала в Москву и там вышла замуж. Свадьба праздновалась в особняке фабриканта Корзинкина, на Большой Садовой улице, где тогда росли, заглядывая в окна, старые раскидистые деревья. Там помещалось какое-то военное учреждение, но в день свадьбы чернильницы, папки с делами, пишущие машинки вынесли из зала и составили покоем конторские столы. Свадьба справлялась с необычной по тем временам пышностью, потому, может быть, что очень уж хороша была пара: молодой командир с орденом Красного Знамени и она, тетя Женя, тоже — храбрый боевой командир.
Вскоре тетя Женя покончила с собой. Она, как говорили, была несчастлива в семейной жизни.
Рассказывали, будто муж ее увлекся другой. Когда тетя Женя узнала об измене, он только пожал плечами: «Я солдат, человек бродячей судьбы». «А я человек без судьбы», — ответила она, и будто бы это были последние ее слова. Так рассказывали…
И муж тети Жени погиб — в Китае, куда был послан инструктором военной школы. Мать и отчим мужа, зубные врачи, еще долго обитали во флигеле особняка. Я к ним изредка заходил. Там стояло страшное зубоврачебное кресло, а на стене висела картина неизвестного итальянского художника, где была изображена пастушка в легком белом платье, открывающем верх нежной девичьей груди. Не знаю почему, но в пастушке мне виделась тетя Женя; я пугался, спешил отвести глаза. Картина была написана художником мягко и светло, но время проступало сквозь краски сгущающейся темнотой, постепенно поглощая девичью фигуру.
Тогда, в Бродицах, тетя Женя жалела меня. Я стеснялся этого, не понимая, что жалость — неразлучная сестра любви.
В тот день я подошел к ней, устроился рядом в кресле и, осмелев, спросил о том, что постоянно обсуждалось в сводчатых воротах, но так и не стало понятным: «Как рождаются дети? Для чего люди женятся?»
— Это тайное тайн, — тихо сказала она, будто совсем забыв обо мне и обращаясь к самой себе. Долго молчала, а потом снова заговорила, певучим, но монотонным голосом, каким обычно рассказывала сказки. А она часто рассказывала мне, словно совсем маленькому, о Красной Шапочке, Бабе Яге и всякое такое. Слушая ее, я очень боялся, что зайдет кто-нибудь из ребят — тогда меня совсем задразнят; но, несмотря на этот постоянный страх, слушая ее, я чувствовал себя не то чтобы счастливым, но очень согретым. Так тепло и спокойно мне в жизни бывало не часто.
И на этот раз она тоже как бы рассказывала сказку. О том, что люди женятся, когда крепко полюбят друг друга. А полюбив, хорошеют, становятся похожими на цветы. И когда они целуются, головы их сближаются, а в волосах у одной — пестики, как у цветка, а в волосах другого — тычинки.
И хотя там, под сводчатыми воротами, я слышал все «слова», множество анекдотов и «случаев из жизни», изложенных вполне обнаженно, я поверил рассказу. И сразу сообразил, что мне в руки дается открытие чрезвычайной важности: когда я перескажу услышанное, ребята примут меня наконец как равного в свой «клуб».
Надо только скорее выбраться из ласковых рук тети Жени, пока никто другой не докопался до тайны, пока я единственный ее обладатель.
Я соскользнул с кресла.
— Куда ты? — окликнула тетя Женя
Не отзываясь, я вихрем сбежал вниз по лестнице, пересек двор. Ребята, к счастью, не разошлись еще.
Я начал так непривычно громко и уверенно, что все сразу замолкли. А когда я договорил, сильный и злой парень, Чертик, указывая на меня рукой, первым крикнул прозвище, которое потом долго отравляло мне жизнь:
— «Пестик-Тычинка»! «Пестик-Тычинка»!
И вслед за Чертиком это же «Пестик-Тычинка», смеясь, улюлюкая, заорали все.
Я медленно пятился, потом побежал и скрылся за дверями дома. Крики доносились все слабее, вот они и совсем затихли.
Я поднялся на второй этаж, прошел через полутемную гостиную, где только что сидела тетя Женя.
Ее не было.
Постоял недолго. Я не сердился на тетю Женю, не считал ее обманщицей, совсем не считал, смутно понимая: все случилось из-за того, что я спутал сказку с непонятной и непостижимой правдой — тайной тайн. И понимая, что делать этого — мешать правду со сказкой — никогда нельзя. Иначе придешь к непоправимому несчастью.
Может быть, и тетя Женя спутала правду со сказкой — потом, через много лет, — оттого и оборвалась ее жизнь.
Я стараюсь вспомнить ее лицо, так нужно его вспомнить, но это не удается. Только голос ее, еле слышный задумчивый шепот как бы звучит в воздухе: «Если люди крепко целуются, если они любят друг друга…»
Лиля
Длинный, узкий балкон буквой П нависает над двором. Когда идешь по нему, темные от дождей и времени доски настила тихо выскрипывают нескончаемый, то печальный, то что-то обещающий, мотив. На чугунных перилах — полоски слинявшей краски и щетинки ржавчины, похожие на крошечных некрасивых бабочек со сложенными крыльями. Они колеблются на ветру и вдруг летят, полого опускаясь во двор.
С открытой стороны балкона видна вьющаяся среди зарослей тростника речушка. От нее наползает туманец, серый, прозрачно бесплотный. Между досками
