Осень добровольца - Григорий Степанович Кубатьян
Гул двигателей становится сильнее, закрывают грузовые ворота — и самолёт катится по полосе, разгоняясь.
— Аллах акбар!
Снизу передают мешки с хлебом, коробки с халяльной колбасой и упаковки с водой. Радостные бойцы достают гигантские рэмбо-ножи и маленькие складные ножики — и кромсают хлеб и колбасу. На войну лучше лететь сытым. Появляется коробка со «сникерсами» — и все тут же тянут к ней руки, распихивая американские шоколадки по карманам.
Наевшись, все закуривают, несмотря на гигантскую надпись на грузовом люке о том, что курить во время полёта строго запрещено. Душный табачный дым висит в воздухе.
Снизу появляется голова Мачеты:
— Там пилоты просят не курить. Говорят: вы охренели, что ли?
— Да мы пару затяжек всего… — курильщики всё равно продолжают дымить, но самые совестливые теперь выдыхают дым в пластиковые бутылки из-под воды; туда же кидают окурки.
Молодым чеченским парням скучно сидеть — и они с кошачьей ловкостью пробираются по балкам и металлическим перекрытиям грузового салона, чтобы выглянуть в находящиеся под крышей иллюминаторы. Возможно, ни разу в жизни они не летали на самолётах, и им интересно посмотреть на мир с высоты.
★ ★ ★
Сжатый с двух сторон плечами соседей, окутанный сигаретным туманом, я вспоминаю о военных бортах, на которых приходилось летать. Их было не так много, и я помню все.
На таком же военном транспортнике в 2008 году я улетал с мотоциклом из Африки после 9-месячного путешествия. Мой японский мотоцикл был примотан ремнями к башне из армейских ящиков. Самолёт принадлежал ВВС Анголы и летел в Минск на ремонт. Я устроился на железном откидывающемся боковом сиденье, а напротив сидели инвалиды, возвращавшиеся домой сотрудники белорусских и российских организаций: кого-то покусали ядовитые насекомые, кто-то случайно сломал ногу. Самолёт был ветхим, выработавшим ресурс по всем стандартам: советским, белорусским и даже африканским. Пассажиры волновались: долетим или разобьёмся? Но мы долетели.
Ещё был двухбашенный «Чинук» в Ираке во время войны 2003 года, этапировавший меня с американской военной базы в Вавилоне в концлагерь «Абу-Грейб». Я был задержанным и летел под конвоем, но не мог скрыть юношеского восторга от того, что лечу на настоящем, чёрт возьми, американском военном вертолёте, как из фильмов про вьетнамскую войну. Мои конвоиры тоже были молоды — и сами предложили: «Ты хотел увидеть Вавилон? Смотри!». И вертолёт заложил вираж вокруг античных руин, а мне позволили высунуться в открытый дверной проём, из которого торчал крупнокалиберный пулемёт, и посмотреть вниз.
Это было в тот раз, когда мы с моим другом Юрием Болотовым решили поехать в кругосветное путешествие с миротворческой миссией, чтобы выступать в горячих точках с лекциями, устраивать встречи и фотовыставки на антивоенные темы. Мы побывали в Нагорном Карабахе, в турецком Курдистане, в иракском Курдистане, в Мосуле, Киркуке и Багдаде. Американцы тогда задержали нас — и несколько дней мы провели в концентрационном лагере «Абу-Грейб», том самом, где практиковались пытки и издевательства над пленными. Нас не пытали — мы просто сидели на пустом песчаном прямоугольнике, окружённом колючей проволокой, с натянутым сверху армейским тентом, а за колючкой ходили американские часовые с автоматами М16. Потом нас отпустили, и мы продолжили свой миротворческий маршрут в Иран, Пакистан и Индию.
Позже был военный Ми-8 в Абхазии. Я работал оператором и снимал фильм про тренировки абхазского спецназа. Спецназовцы выскакивали из зависшего над горами вертолёта и ловко съезжали вниз на тросе. Я снимал их на камеру и завидовал: ведь они — воины, настоящие мужчины, а я всего лишь делаю про них кино.
Теперь я сам лечу воевать. Меня не учили прыгать из летящего вертолёта, метать ножи, голыми руками раскидывать врагов. Долго ли я продержусь на войне?
Хотя, если подумать, наши деды тоже не знали, как воевать. Кого забрали на войну из технического училища, кого из музыкального, кого из циркового… Научились. И я научусь.
★ ★ ★
Наш самолёт приземляется на военном аэродроме. Люк открывают, все прыгают на поле и бегут оправляться, а потом — сразу же звонить родным.
— Я горжусь тобой, сынок! — слышу от мамы нужные и правильные слова.
Мама не испугалась моего отъезда на фронт. А может, сделала вид, что не испугалась. Но именно это мне и нужно было сейчас услышать, чтобы не везти с собой на передовую, кроме своих страхов, ещё и страхи родных людей.
Получаю сообщение от жены: «Сидела весь день в обнимку с твоей футболкой». Перезванивать не решаюсь. Это слишком тяжело. Делаю несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться.
Низко над нами со страшным рёвом проходят две «сушки».
— Пошла жара! — в энтузиазме вопит кто-то. — Самим бы не изжариться, — ворчливо отвечают ему.
Но вид летящих «сушек» нас, конечно, радует. Небо — наше. Значит, победим.
На полосе нас ждут несколько тентованных «камазов» с луганскими номерами. К каждому кузову приставлена лесенка, чтобы давно отвыкшие от военной службы, растолстевшие и не всегда юные добровольцы смогли забраться.
— Садимся в первый, держимся вместе, — предупреждает Ставр парней из нашей группы.
Никто не сообщил нам, куда едем: то ли «камазы» поедут одной колонной, то ли разъедутся по разным маршрутам, поэтому главное — не потеряться в суете.
Все рассаживаются, и «камазы» с рычанием стартуют, один за другим. Кто-то из бойцов крестится, прикрыв глаза, кто-то, весело гы-гыкнув, закуривает.
— На войне, пацаны, нужно смеяться! — громогласно объявляет Барон. — Иначе сдохнешь.
Мне не хочется ни курить, ни хохотать, ни креститься. Ни о чём особенном я не думаю. Просто еду, ощущая под собой покрытую старым матрасом деревянную скамейку. Не очень комфортно, но терпимо. Что с нами будет на войне — неизвестно, но главное, что я — не один. Вместе с товарищами — не страшно.
…В Луганск мы въезжаем уже в темноте.
Ночь. Улица. Вместо фонаря — фары грузовиков. Строимся в шеренги повзводно, чтобы получить напутствие от бородатого генерала:
— Друг с другом — не ругайтесь. Чтобы не было разговоров: «ты русский, ты чеченец»… Все — братья. Вместе сражаемся против нацизма. Не мародёрьте. Местных жителей не обижайте. Возвращайтесь живыми. Аллах поможет!
После окончания речи, собрав вещи, идём заселяться в огромное пустующее здание — то ли бывшую общагу, то ли заброшенную гостиницу.
— Чёрт, рюкзак порвался! — ругается в темноте боец, не догадавшийся заранее прошить хлипкие лямки китайской заплечной сумки, притворявшейся штурмовым рюкзаком и обольстившей армейских снабженцев.
Здание — старое, с узкими коридорами, гулкими лестницами и обваливающейся штукатуркой. В маленьких комнатах вплотную друг к другу стоят продавленные койки. Из плохо заклеенных
