Вихрь - Йожеф Дарваш
На лбу у Андриша выступил пот.
Габор нажал кнопку отправления и дал гудок. Маленький состав тронулся. Пробежал один круг, выстукивая на стрелках тук-так, тук-так.
Андриш сидел не двигаясь, плотно сжав губы.
«Какой он странный, — подумал, глядя на него, Габор. — У него сейчас такое лицо, будто он за что-то сердится на меня».
— Хочешь, дам поуправлять поездом? — участливо предложил Габор. — Ты будешь стрелочником, хорошо? Вот видишь рычажок, его только нужно повернуть вправо или влево.
Игрушечный состав проворно шел по рельсам. Фигурки в вагонах стукались друг о друга.
Андриш все еще сидел и не шевелился. Губы его едва заметно шевелились.
— Давай не будем в это играть, — прошептал он.
Но Габор ничего не слышал. С горящими от возбуждения глазами он кричал, подражая громкоговорителю:
— Внимание, внимание! Поезд прибывает на станцию! Просьба приготовиться к выходу из вагонов!
Он нажал кнопку, и поезд, замедлив ход, плавно подкатил к станции.
— Не будем играть в это! — крикнул вдруг Андриш, вскакивая на ноги. — Слышишь? Хватит!
Худое лицо мальчугана исказила гримаса, в глазах появились злые искорки.
— Но пассажиры… — пролепетал Габор. — Их же нужно высадить…
— Нет!
Андриш подскочил к рельсам и со всей силой ударил ногой по зданию станции. Кубики разлетелись во все стороны. Затем он ударил по домику со стройной башенкой и короткой, но толстой трубой.
— Что ты делаешь?! — Габор с ужасом посмотрел на Андриша и заплакал.
Андриш дрожал всем телом.
— Ты сумасшедший! Я с тобой больше никогда играть не буду!.. — выкрикивал, рыдая, Габор.
А Андриш схватил паровозик и с силой ударил его об стену. Тот разлетелся на мелкие куски.
Закрыв лицо руками, Андриш истерично зарыдал.
Ференц Шанта
НАЦИСТЫ
Пастух, пожилой мужчина, лет шестидесяти — шестидесяти пяти, рубил дрова на широком и высоком пне. Возле него собирал нарубленные дрова мальчик лет восьми-девяти.
Оба они слышали стук лошадиных копыт, слышали, как всадники остановились у них за спиной, слышали, как кто-то чиркал спичками, закуривая, но ни один из них даже не обернулся, а молча продолжал делать свое дело, словно ничего не слышал.
Два вооруженных всадника выехали из ельника; сначала они остановились в тени деревьев и долго наблюдали за пастухом и подпаском, за стадом, за маленькой хижиной и бегающей взад-вперед собакой. Затем всадники пересекли выгон и остановились позади пастухов. Они стояли молча и курили. На поясе у каждого висел пистолет, за плечами — винтовка на ремне.
Минуты текли в тишине. Казалось, здесь нет ни души.
Когда сигареты были докурены, один из всадников снял с седла резиновую палку и крикнул пастуху:
— Эй ты, старик!
Пастух в этот миг как раз замахнулся топором. Услышав окрик, он быстро опустил топор, стащил с головы шляпу, повернулся и, склонившись в низком поклоне, молча, не поднимая взгляда, пошел на зов и остановился перед всадником все так же с низко наклоненной головой, держа в руках шляпу. Ветер шевелил его легкие седые волосы.
Бежали секунды, всадники молчали, а старик застыл перед ними в низком поклоне.
После долгой паузы, нарушаемой лишь стуком подков (лошадь переступала с ноги на ногу и крутила головой), один из всадников спросил у пастуха:
— Видел ты здесь кого-нибудь?
Старик быстро ответил:
— Я никого не видел!
Другой всадник подъехал ближе к старику:
— Тебя спрашивают, видел ли ты тут человека?!
— Не видел я тут никого! — ответил старик, не поднимая взгляда от земли. Он видел только ботинок всадника, траву да лошадиные ноги.
— Подойди ближе! — приказал тот, что был с резиновой дубинкой.
Старик подошел.
— Еще ближе!
Пастух оказался около ног лошади.
— Еще!
Теперь старик был у самых ног всадника. Он видел носок сапога, стремя, часть лошадиного живота и траву на земле.
Всадник дубинкой коснулся подбородка старика и приподнял его. Старик изогнулся в пояснице, откинул голову назад, однако глаз не поднял, глядя на колени всадника да на стремя. Ему хотелось сглотнуть слюну, но задранный дубинкой кверху подбородок мешал сделать это.
Всадник уставился на старика, дубинкой все выше задирая ему голову. Внезапно он ударил ею по плечу пастуха и сказал:
— Можешь идти!
Старик повернулся и, надев шляпу, быстро пошел прочь. Он снова взялся за топор и начал рубить дрова.
Когда он раскалывал четвертый или пятый по счету чурбак, всадник снова окликнул его:
— Эй, старик!
Пастух повернулся, снял шляпу, склонился в поклоне, уставившись взглядом в землю.
— Сколько лет парнишке?
— Восемь…
— У тебя живет?
— У меня.
— С какого времени? — поинтересовался другой всадник.
— Год.
— Так сколько лет парню?
— Восемь.
— Значит, с тобой живет?
— Со мной!
Один из нацистов подъехал к старику ближе.
— Видел ты здесь человека?
— Не видел.
— А ну, парень! — позвал подпаска тот, что был с дубинкой.
Мальчик держал в руках охапку дров, которую собирался отнести к поленнице. Услышав окрик, он остановился, бросил дрова на землю, быстро сорвал с головы шапку, поклонился и, так и не разгибаясь, повернулся в сторону нациста. Ветер трепал его волосы.
— Сколько тебе лет?
Парнишка, быстро ответил:
— Восемь!
— У старика живешь?
— У старика.
— С какого времени?
— Год.
— Старик твой дед? — спросил другой нацист.
— Дед.
— Подойди сюда! — приказал нацист с дубинкой в руке.
Паренек подошел, как старик, к самой лошади.
— Ближе!
Паренек оказался около сапога всадника, но он был так мал ростом, да еще согнулся в поклоне, что головой не доставал до сапога и оказался чуть ли не под брюхом у лошади.
Нацист пошевелил ногой и подцепил носком сапога подбородок мальчугана, приподнял его вверх.
— А ну, смотри не меня!
Паренек задрал голову вверх. Он еще не видел лица нациста и теперь с любопытством смотрел, на него. Потом закрыл глаза.
— Открой глаза!
Мальчуган открыл глаза и увидел прямо перед собой смятую кожу сапога.
— Видел ты здесь человека?
— Не видел.
Во рту у мальчика собралась слюна.
— Говоришь, живешь у старика?
— Да, — сказал он тихо.
Было слышно, как лошади били копытами да старик рубил топором дрова.
— Повернись кругом! — приказал нацист и убрал сапог из-под подбородка мальчика.
Парнишка повернулся.
— Смотри вперед!
Мальчуган поднял голову.
— Что ты там видишь?
— Что вижу? Горы вижу, небо, деревья, потом хижину, перед ней частокол, на нем посуда, козу, печку…
— Ну, пошел вперед, прямо!
